Рассказывать истории про привязанности как задачу и тему терапии начнем следующим образом:

Перефразируя одного героя комического романа поговаривали, что то, что руками человека сделано, то и сломать можно руками. Новую редакцию этой шутки мы предложим в связи идеями терапии привязанности. Что в ходе онтогенеза образовалось под влиянием человеческой коммуникации, душевным климатом и функцией отношений, то можно изменить в условиях терапии.

С точки зрения индивидуалистического подхода энергия человека проецируется в отношения и создает основания для формирования связей. В теории привязанности на практике считаем, что подготовка оснований для привязанности, как и основание для движения к движения к контакту, задано до трех лет. Это базисное движение входит в комплект способностей личности, заданный генами, заданный историей нашего вида.

Если в данный момент я наблюдаю человека, не способного восстановить контакт, или не способного к установлению привязанности, я думаю, что это не его природная суть, а результат какого-то сбоя во время воспитания, во время его опыта в более раннем периоде жизни. Исходя из мирового опыта практической психологии, указывают на период от младенчества до 3 лет, когда формируются предпосылки для организации привязанности и организации движения к контакту. Про контакт мы знаем, что препятствием является стыд и тревога, и фиксированные паттерны раннего детства, сохранившиеся в психике взрослого. Про привязанность мы знаем несколько меньше, и это область вызова для гештальт терапии.

Мы можем поставить задачу в терапевтическом общении, которая ведет к восстановлению (зарождению?) способности к привязанности. Точнее, тех компонентов контакта, из которых может быть соткана привязанность. Мы не можем восстановить (породить) это уникальное движение человека к человеку, а вот восстановить компоненты, которые были подавлены ходе развития или которым не нашлось места. И будем рассчитывать, что в пространстве отношений паттерн привязанности начнет развиваться.

Есть мнение, что «когда привязанности очень много, она перерастает в зависимость». Я считаю такое заявление опасным. Я против «принципа реостата», который иногда применяют для описания феномена привязанности, рассматривая только одну характеристику, именно, «силу движения к другому человеку».

В таком упрощении кроется большая опасность для меня как для практика. Мы в практической речи часто играем словами, и кажется, что высказывание получается гладким и осмысленным. И не замечаем, что подаемся демонам «конфлюэнции». Спутывая понятия и процессы, не договаривая до конца мысли, мы кормим такого привычного для Российского менталитета демона неопределенности и слияния.

Именно в связи в попытками различить такие похожие для бытового мышления концепции как «зависимость» и «привязанность», мы должны быть особенно осторожны в области «конфлюэнции». Так как привязанность это про контакта. А конфлюэнция – это про «прерывание контакта». Поэтому я буду придираться к терминологии.

Дело в том, что высказывание «когда привязанности очень много, она перерастает в зависимость» интуитивно кажется логичным, а на самом деле несет в себе парадокс. Так как одно понятие объясняется через другое. «привязанность» рассматривается как количественно измеряемый фрагмент со-зависимости. Что-то типа: «Привязанность это что-то про силу притяжения. Если ее слишком много, притяжение слишком сильное, то получается зависимость. Если слишком мало, то это автономия и сепарация».

Я называю такое построение описания, сделанное по параметру «сильный-слабый», «принципом реостата», так как мы помним из школьной программы, реостат это такое устройство, которое плавно меняет силу тока. А я настаиваю, что стараясь различить привязанность и зависимость, мы не можем опереться на понятия «сила-слабость притяжения». Так же и про автономию. Не думаю, что контрзависимость и автономия это просто «разные силы отталкивания». впрямую принципе остроту смысле, что мало много сама автономия, многое зависимость думала о различных по фундаменту типах организации контактного процесса. . Что дело в разных структурах, которые поддерживают созависимость и привязанность, фундаментально разных. Что привязанность не прирастают силой для перехода в зависимость, и наоборот, не думаю, что, ослабевая, зависимость сама собой переходит в привязанность.

Степень различия, которую я хочу подчеркнуть, так же велика, как разница в таком примере. Как известно, летучая мышь и птица имеют крылья и могут летать. Так же как летучая мышь имеет крылья, и птица имеет крылья, но это два разные вида живых существ. Поэтому стоит обновить описание зависимости и привязанности. Хотя есть внешнее сходство в социальных проявлениях. Например, в силе тяготения, в том, как часто упоминают люди друг друга, стараются быть вместе.

В чем же различие? Может ли их заметить независимый наблюдатель?

При зависимости (созависимости) человек имеет слабость ЭГО, он сохраняют у себя возбуждения чувства, а понимание ситуации и волю, право на решение и инициативу отдает другому человеку. Создает с ним биполярную пару. Наоборот, если я могу привязываться и отвязаться, к людям от маленьких до взрослых, я не перестаю думать о себе самом, сознавать себя. И вступать с ними в отношения, сохраняя добровольность. И свободу.

То же самое про автономию. Не всегда просто по внешним параметрам различить, человек способен к действиям в самостоятельности, потому что он контрзависимый. Или потому что он автономен.

Хотя из теоретических предпосылок понятно, что именно человек, имеющий автономию, способен вступать в отношения привязанности и развивать их.

Краткий методический вывод. Зависимость (мы считаем ее патологическим паттерном) у взрослого человека исходит из детского опыта. Когда маленький ребенок, еще не сформировавший хорошую автономию, уже решает задачу, которая специфична для более взрослого периода жизни. В 2-3 года он, опираясь на не созревший механизм психической регуляции, старается удерживать отношения. И в основании его душевного движения к другому остается «пограничный механизм», основанный на тревоге. Для сравнения, привязанность формируется на базе «целостного зрелого ЭГО», на базе хорошей автономии. Таково структурное различие двух типов процессов.

К сожалению, внешнему наблюдателю по параметрам пространства и поведения, без реконструкции мотивов, трудно различить зависимость и привязанность. В связи с этим я бы подумала про метафоры поведение животных и людей.

Если издалека посмотрю на хозяина и собаку на поводке, я не пойму по их поведению. Испытывает ли собака привязанность как психическое проявление к человеку. Или просто веревка ее удерживает, то нет ее воли, нет ее стремления к хозяину. Или, наоборот, ЭГО функция присутствует и тогда собака считает, что ей пора остановится и приблизиться к хозяину.

Небрежность и смешение понятий «самостоятельность», «автономия», запутывают. Поэтому не стоит путать способность выдерживать одиночество, например, находиться одному в комнате и способностью ясно организовывать и затем отвечать за свои действия. Поэтому различаются автономия (самостоятельность, полное присутствие и активность СЕЛФ), и контрзависимость (я выдерживаю стиль одинокой жизни, просто потому что так получается, слабое присутствие СЕЛФ) .

Мы заметили разницу между автономией и контрзависимостью. В отношении границ этих понятий мне кажется важным, какими соображениями мы руководствуемся.

Я настаиваю, что точность и даже некоторое обострение различения этих понятий важно. Чтобы не путать зависимость и привязанность. Кажется, что понятия в обыденной жизни настолько легко сближаются, кажутся «перетекающими» одно в другое, что для практической работы подчеркнуть их разную природу важно. Поэтому я настаивала бы на парадоксальном заявлении, что мы не будем искать «переходных форм» между зависимостью и привязанностью. Мы будем говорить только о сходстве измеряемых наблюдателями параметров. Но о глубоком различии по сути дела

Для примера, один из участников дискуссии в качестве примера привел данные, что люди в Европе перестали «привязываться» к месту проживания. Легко и без сожаления переезжают из города в город. И на основании такого факта размышляли, является ли такое поведение свидетельством того, что люди потеряли способность «привязываться» . Сейчас не привязываются к месту, легко переезжают с места на место. Но я бы не рискнула проводить прямую аналогию между привязанностью от человека к человеку и привязанностью к территории проживания. Вопрос в том, устанавливает ли человек связи с людьми как соседями в том поселении, где он проживает, или его привязанность к людям может быть реализована не по схеме соседства. Связи могут существовать в социальной сети, но не по соседству. Кроме того, на перемещения может сильно влиять культурная традиция.

Какие параметры поведения мы отнесем к концепции привязанности? Если возьмем за основание в символическом смысле противопоставление «самостоятельности» и «зависимости», то вспомним бытовое, не психологическое значение русского слова привязанность. Это привязать веревочкой. Например, собака идет на поводке рядом с человеком. Она «привязана». Но мы поймем, «привязана» она или нет, к человеку. Если поводок будет разрезан. Если собака «привязана», она, видимо, будет держаться рядом с человеком и без «веревочки». По своей собственной воле.

В целом, « привязанность», как некоторый аттитюд, реализуется в конкретном социальном поведении и ее мы понимаем через социальный процесс. И пытаемся объяснить то, что происходит в области феноменов поля, через информационный процесс.

Дополнительная сложность в том, что общее количество параметров привязанности велико и не могут быть точно определено в количественных измерениях. Именно поэтому я настаиваю на идеях «максимальной активности СЕЛФ», когда мы говорим о привязанности, по сравнению с минимальной активностью СЕЛФ при зависимости. Хотя издалека кажется, что привязанность и зависимость похожи. Если брать в расчет только параметр «сильного притяжения». Так же я бы предлагала не делать аналогии между «сепарированностью» (или даже контрзависимостью) и автономией. При автономии СЕЛФ активно. При контрзависимотси активность СЕЛФ не велика.

С точки зрения аналитиков описание понятия привязанность делается как аттитюд, как обобщенное целостное описание сюжета жизни. Включая чувства, ожидания, послание, действия. Мне кажется, что система гештальт методологии позволяет говорить об отдельной операции контакта. О том, как именно в данный момент совершается поступок. Нам приходится делать некоторый переход от описания аналитиков к описаниям, удобным для работы с непосредственным процессом контакта.

Заметим в финале важный принцип. Если я говорю, что у человека «нарушена способность к привязанности», я понимаю это не как диагноз, а как регистрацию некоторой специфичности организации контактных процессов. Более того, я предполагаю, по аналогии с имплицитно присутствующей в рамках гештальт методологии идеей, что «движение к контакту» – это то, что природа нам предложила от рождения, так же считать, что способность к привязанности – это то, что природа дала от рождения. Потому, если нет привязанности «в актуальной форме организации жизни», мы можем предположить, что в ходе воспитания и опыта общения человек либо не развил (не было условий), либо затормозил (из-за внешних обстоятельств) некоторые кантатные операции, которые в сумме обеспечивают паттерн «привязанности». И мы не будем учить «привязанности». Это было бы агрессией и признанием человека как «не умеющего», по сравнению с тем, кто «способен к привязанности».

Зато мы поддержим осознавание и распознавание отдельных операций контакта, имеющих отношение к этой самой способности. И, может быть, способность устанавливать отношения привязанности ( проявлять привязанность) станет доступной для человека. То есть мы не привязанность тренируем. А восстанавливаем «микромодули контактных операций», которые становятся базой для привязанности в опыте жизни человека.

Елена Петрова, © 2015

телефон: +7 921 9086944

e-mail: petrova.gestaltspb@gmail.com