Эти странные люди

Странные и приятные люди

Эти люди вежливые и приятные. Они легко вступают в формальный контакт. Улыбаются. Их легко заметить среди участников психологических тренингов, потому что эти люди легко могут предложить себя для экспериментов, могут стать клиентами, выйти работать на «горячий стул» по первому предложению ведущего, не уделяя внимания ориентации в обстановке, среди мало знакомых людей. Они готовы к психологическому риску. В присутствии незнакомых или малознакомых людей они свободно раскрывают всю глубину чувства или личную информацию.

Окружающие, правда, считают, что эти люди со странностями, что в общении они слишком легко и часто нарушают психологические границы. Что свои собственные психологические границы они тоже берегут слабо, и из-за этого с ними часто «не так уж просто по жизни». Что эти люди непредсказуемы.

Кроме того, эти странные люди бывают порой непредсказуемыми для окружающих. Например, в привычной обстановке они некоторое время сохраняют спокойствие и благовоспитанность, и вдруг, неожиданно для себя и неясно по контексту для окружающих, их эмоциональное состояние меняется, они проявляют либо ярость, либо «выпадают» из ситуации. В такие моменты они могут стать жестко и немотивированно атакующими. В обычной жизни эти люди, тем не менее, воспринимаются как сдержанные, социальные, покладистые, «приятные». Они много и вежливо улыбаются, не склонные к конфликтам, иногда даже кажется, что им немного не хватает силы личности и душевной открытости. О них говорят, что они не могут устанавливать отношения «средней дистанции» в общении с людьми, и сами часто соглашаются с замечанием, что у них все получается «либо слишком близко, либо слишком далеко». К сожалению, признание этой своей особенности, сделанные на сессии в присутствии терапевта или в беседе с просто внимательным человеком мало помогают человеку в плане изменения стиля поведения. У него действительно не совсем получается привычное «для всех» легкое общение на «средней» дистанции. Поэтому они чувствуют себя немного чужаками.

Это такой вежливый человек, он старается быть «как все», его считают «очень милым», он какое-то время умеет вежливо и старательно поддерживать «отношения средней зоны». Но главная трудность, которую такой человек испытывает в коммуникации, – это трудность в установлении близких отношений. Консультанты-психологи легко поставят им диагноз – «страх близких отношений». Если все-таки ему удается «приблизится», он строит отношения как-то неумело. Со стороны кажется, что он проявляется в отношениях суховато, странновато, без открытости и искренности, проявляет мало спонтанности и теплоты чувства.

В ответственных ситуациях, в ситуациях, где есть эмоциональное напряжение, эти люди вдруг неожиданно для окружающих занимают слишком «детскую» позицию. «Детская» позиция проявляется в том, что они чувствуют «детские» чувства: обиду, страх; или соматизируются, заболевают и «выпадают из контакта».

Парадоксально, но в экстремальных ситуациях они неожиданно успокаиваются. «А он, несчастный, ищет бури, как будто в буре есть покой». Эти известные слова романтического поэта написаны именно о них.

О таких людях можно сказать, что это люди отчужденные, с «какой-то тайной», что они «дистанцируются», что они отчуждаются и странно устанавливают контакт. Бытует мнение, что они жестко конкурируют и не могут проявить эмпатии. В ситуации конкуренции бывают бесчувственны, необоснованно жестоки, неожиданно проявляют ярость. Иногда заметно, что они мало способны к состраданию. В ситуации, когда рядом с ними человек испытывает душевную или физическую боль, как-то «напрягаются», хотя умеют понимать, распознавать силу чувств другого. Есть хорошо узнаваемые личностные и социальные приметы, которые позволяют отличить таких людей от «всех остальных». Например, это могут быть мужчины, которые в профессиональной активности ищут ситуаций, где есть риск для жизни. Они поступают на службу в органы МВД, занимаются экстремальными видами спорта. Женщины такого типа, наоборот, могут постоянно занимать позицию «жертвы», выбирать мужей с садистическими наклонностями, или профессии с низким социальным статусом.

 

Как же им живется «изнутри?»

Попробуем представить, как это видится, чувствуется, осознается изнутри. Наверное, наиболее постоянное чувство, сопровождающее человека по жизни – это переживание отчуждения. Человек переживает что-то, что он может передать словами: «Во мне есть что-то, что я сам не знаю. И это что-то, с чем я не имею контакта». Человек может сам удивляться своим неожиданным переживаниям приступов «ярости» и даже считать их ценными. Он может и свою холодность, «заледенелость» считать ценностью. Что-то типа «сохранять хлад духа в жарком бою. Дистанцированность и неполное понимание чувств других может ощущаться ими как «нормальное», поскольку им не знакомо другое чувствование, но может и беспокоить как некая «инаковость», непохожесть. Поэтому чувства и поступки других людей – это предмет анализа. Заметим, что это иногда является идеальной мотивацией для поступления на психологический факультет. Чувство отделенности, печаль, рефлексивность – вот черты, которые часто можно заметить в поведении этих людей. Они готовы помогать, так как сами нуждаются в помощи. Они часто выглядят грустными. И их отдаленность от других людей служит основанием для того, чтобы оказывать помощь.

Это переживание отделенности сильно вовлекает человека, и иногда такие люди это переживание могут описать, обозначить словами. Подчас, они говорят о себе – «я инопланетянин», или «меня подкинули в детстве». Чувство отделенности и изоляции может быть спроецированным, быть перенесенными вовне. Проекция дает основание для того, чтобы чувствовать: «меня отвергают». Иногда это переживание чуждости и грусти становится доминирующим. Типа «я тут чужой», «они все радуются, но это не совсем про меня».

Иногда они себя считают «психами», так как знают, что в них что-то есть «ненормальное». Это могут быть вспышки ярости, или подавление чего-то, или чрезмерный самоконтроль. Тема о том их беспокоит то, что они не могут раскрыться до конца и до конца быть понятыми другими людьми. Что что-то в них не дает возможности и просто пути к близости с тем человеком, кто проявляет нежность. И не ошибается!

Иногда отмечают в глубине себя ярость. Эта ярость проявляется в отношениях с терапевтом в ситуациях, когда есть шанс на близость. При этом точно не может различить, на кого ярость. И часто он не может идентифицировать потребность, которая является базой для раздражения. Заметим, что человек часто не может различить ярость, называя ее раздражительностью. Он буквально может впасть в отчаяние, если спросить его: «На кого ты злишься?»

Трудность диагностики заключается в том, что эпизоды ярости могут наблюдаться у людей с патологией характера. В последнем случае ярость не есть последствие конкретного события, а просто проявление привычного типа реагирования.

 

Почему они так себя ведут?

Итак, каковы же причины такого странного явления? Можно ли им помочь?

Они ведут себя так, потому что, возможно, у них наблюдается последствие ранее пережитой травмы. Что-то произошло в прошлом, что побудило человека так сложно устроить свою психику. Человек, находясь в отношениях с близкими людьми, попадая в ситуацию сильного психологического травмирования, вынужден таким образом сохранять свою целостность в условиях слишком сильной перегрузки и спасать ЭГО от угрозы разрушения, которая имела место в эпизоде отношений при произошедшем сильном эпизоде травмирования. И именно эта сложная структура поддерживает изнутри такое странное нарушение процесса и формы контакта.

Задача терапии – восстановление процесса контакта, и тогда человек почувствует, что «все встало на свои места и все станет хорошо». Скажем пока кратко: если в результате проработки травмы в душе человека восстановится естественность эмоций, свобода и целостность и спонтанность контакта с миром, это легко заметит и сам человек, и его окружение.

Что же делать мишенью в терапии? Терапевт, прежде всего, может вспомнить известный факт что при ситуации травмирования происходит расщепление души как будто бы на три части. Этот факт был описан психоаналитиками еще в начале ХХ века (Фрейд, Ференци и другие). Эти три зоны образуют как будто бы изолированные структуры, своего рода острова в психической жизни человека. Они функционируют каждый отдельно и противодействуют попыткам интеграции. Это:

• "замерзание", застывание и изоляция эпизода травмирования,

• регрессия в защиту (часто это ярость),

• холод ума той части личности, которая «решила забыть о чувствах» и сохранить спокойствие и бесчувственность ради выживания.

Мишенью терапевта будут все три области, но, прежде всего, требуется восстановить подвижность и душевную свободу в области «замерзания». Нет смысла атаковать приступы ярости (инфантильный вариант защиты) или душевную холодность и «разумность», так как эти способы поведения вынужденные. Если восстановится спонтанность, тогда излишняя холодность ума и странные приступы ярости сами станут воспоминанием.

 

Что же терапевту с таким людьми делать?

Конечно, «в лоб» прямым объяснением ситуации клиенту не помочь. Если просто сказать такому человеку, как он себя ведет, это только травмирует его. Потому что у такого странного явления есть глубинная причина.

Наверное, каждый имеет опыт попытки давать советы таким «странным людям». Один из вариантов такого совета: стараться тренироваться «быть как все». Но замечено, что при выработке «полезных коммуникативных навыков» или «способности к контакту» такой человек становится все более печальным. И все боле чувствует свою отчужденность. Как будто бы есть некоторый внутренний монолог типа: «Вы говорите, что со мной тепло, и говорите о хорошем контакте со мной, а я чувствую ярость, что могу помочь и в то же время печаль о том, что что-то главное проходит мимо меня».

В других случаях, сообщение человеку-«травматику» того, что он «не поддерживает контакты» воспринимается им как болезненное напоминание, что он некомпетентен, «не как все» и, короче говоря, просто «инвалид», что он какой-то «неправильный». Конечно, ему это неприятно, и он как социально послушный человек пытается исправить ситуацию, стараясь «быть как все».

Иногда, наоборот, такой человек старается стать более успешным за счет общего повышения своей активности: «увеличивай агрессию и все будет хорошо!». «Забудь о себе, и выполняй функцию». Есть даже известный эффект использования энергии травмы. Такой человек как будто бы имеет вечный двигатель внутри своей души. Но для его душевного состояния все это как-то бесполезно. Чтобы помочь такому человеку, надо понять механизм его внутренней жизни. Надо сделать попытку открыть карты.

Это люди, которые в свое время пережили серьезный травмирующий опыт и не вполне целостно вышли из этого опыта. Такой человек действительно может быть очень успешен. Послушный ребенок понравится взрослым, так как в будущем он станет серьезным и будет все хорошо понимать. Только наблюдательные люди замечают, что такие люди с годами становятся трагически печальными, депрессивными и теряют энергию.

Наверное, мы не можем рассчитывать на дальнейшее усиление роли «умной» части. Она и так перегружена и слишком много берет на себя. Наверное, надо как-то восстановить «замороженные» фрагменты, но как? Ведь если просто обратиться к ним, человек испытает ту же замороженность чувств. Значит, есть какая-то тайна в той части переживаний, где собирается энергия, которая фокусируется вокруг «регрессивной защиты». Вроде бы она бесполезна и безадресна, и в тоже время что-то блокирует. По поводу этой тайны будет написано позднее. Отметим пока, что временный сброс ярости через тело дает облегчение, но ненадолго. Надо делать что-то более серьезное.

И еще заметим, что в ситуации сильного стресса такая стратегия «расщепления»: частичная регрессия в сочетании с «отщеплением части личности» сама по себе полезна. Это спасает человека от чрезмерной перегрузки, которая могла бы привести к спутанности и даже дезориентации чувств.

 

Информационный базис терапевта

Виды травмы

Традиционно выделяют несколько ситуаций, которые рассматриваются как травматические. Первый вариант это шоковое (экстренное) событие, которое нарушило привычный образ жизни. Второй вариант это фрустрация, которая пришла извне в ответ на стремление. Третий вариант связан с утратой, с потерей ранее бывшей стабильности. Оборванное желание и отказ от поддержки. Два этих типа ситуаций иногда переплетаются.

В данном эссе мы посвящаем внимание как шоковой травме (физическая травма, ДТП), так и травме фрустрации (нарциссической травме).

В каких областях может быть травма В каких ситуациях может возникнуть травма?

Не всякая сложная пережитая ситуация является травмирующей. Иногда напряженная для человека ситуация, впечатляющая по уровню чувств, фактически является для него испытанием. После завершения ситуации наблюдатель может отметить, что процесс пройден без прерываний, целостность личности сохранена. Ситуация полностью переработанная. Сильные чувства, стресс и в результате – вполне законченная по форме и по процессу, завершенная ситуация.

А может произойти нечто не слишком социально значительное, но в результате травма (ПТСР). Терапевту стоит иметь представление о том, что и как может произойти с человеком в каждом из этих эпизодов. Это знание может оказаться полезным для того, чтобы точнее определить возможные места напряжения при разборе и реконструкции травмирующей ситуации.

В значительной степени последствия зависят не от того, какое именно было событие, а от того, на каком фоне оно произошло. И какие условия были у человека после события. Если окружающие люди поддержали человека, то сложное экстренное событие не оставит травмирующего следа, станет просто опытом. Проблемой в переработке неприятного опыта является отсутствие адекватной поддержки со стороны окружения.

Три области коммуникации

Для начала давайте вспомним, что есть три области, в которых человек организовывает свою коммуникацию. Области, с которыми организован контакт. Обобщая, стоит выделить три зоны адаптации. Физический мир, мир отношений и чувств, мир социальных связей.

И близко к ним расположены три области ценностей, на которые ориентирован человек. Все эти ценности определяются субъективными потребностями, ценности, связанные с ориентацией в мире знаковых систем и культурных кодов (принадлежность субъекта к культурной группе), эти ценности, которые связаны со способом ориентации в социальной группе.

 

Таблица "Три зоны ориентации"

Физический мир	«Я» – как предметно-пространственный объект в мире предметов. Мое тело.	Нарушение доверия и баланса отношений с миром физическим.
Мир отношений и чувств (доверие, любовь, отношения)	Мои чувства и мое поведение	Нарушение доверия к близкому человеку, нарциссическая травма
Мир социальных связей «Социальный договор». Отношения в группе людей	Мои социальные роли и поведение в социальном пространстве. Функции. «Мир людей и их взаимообязательства» "Я как человек"	Нарушение доверия к лояльности и правилам мира действий и ролей

Первая и самая очевидная зона, к которой относятся эти ценности – это мир физический. Тот самый мир предметов, в котором мы приспособлены существовать и сами являемся одним из предметов. На нас действуют те же самые силы, которые действуют на остальные объекты. Например, сила тяжести. Или законы Ньютона. В этой области (или близко к ней) мы, как наблюдатели, найдем законы поведения человека, которые близки к простой диаде: «стимул-реакция». Именно так, в соответствии с идеями бихевиористов, действует человек. В 50-х годах казалось, что человек стремится к лучшему самочувствию или к комфорту, запоминает удачные варианты, отвергает или избегает того, что в прошлом принесло ему неудобство.

Что может стать травмирующим?

В перспективе работы психотерапевта это может быть любая ситуация, в которой субъект потерял свободу манипулирования. Такое определение несколько расширено по сравнению с медицинским определением «травмы». В медицинском варианте предлагается считать травмирующими ситуации, в которых есть угроза витальности человека, то есть угроза его жизни. В перспективе психологической жизни мы видим, что феномен ПТС может быть вызван событиями чисто «психическими», то есть находящимися в области внутренней, душевной жизни, или в области отношений. Например, травмирующей может оказаться ситуация когнитивного диссонанса.

В общем, травмирующей может стать всякая ситуация, в которой разрушаются границы психические или физические. После ситуации травмы происходит изменение всей системы коммуникации. Ситуация «здесь и теперь» структурируется с учетом ранее пережитой травмы.

Виды и формы травмирующих ситуаций

Виды травмирующих ситуаций, после которых мы можем ожидать феномена ПТСР в явной или в ослабленной форме, могут иметь как «объективный» характер, так и казаться сугубо интрапсихическими и индивидуальными.

На практике, в методическом отношении, в плане типа процесса травмирования, выделяют:

• травмы физического типа (ситуации, затрагивающие тело человека, и его физический мир),

• травмы нарциссического типа (зона отношений с другими людьми и формирования ЭГО),

• травмы, касающиеся системы социальных отношений.

По содержанию травмирующие ситуации могут быть эпизодами социального или физического насилия, эпизоды резкой смены жизненной ситуации, эпизоды стихийных бедствий, политических перемен и прочее.

Общий принцип понимания ситуации травмирования с точки зрения методологии гештальтподхода – это ситуация «нарушения границ». Причем такого нарушения, которое не было скомпенсировано после прекращения действия внешнего стимула.

Наиболее понятны и чаще всего рассматриваются в медицинской практике ситуации внешнего воздействия на человека, в которых была затронута витальность. Примером таких ситуаций может быть пожар, стихийное бедствие, автомобильная катастрофа, террористический акт. В этих ситуациях нарушена «целостность физических границ». Как последствия мы можем ожидать: неожиданно возникающие моменты паники, депрессивные проявления, феномен подавленной ярости и беспомощности.

Более сложны ситуации так называемой нарциссической травмы. Это травма затрагивает область самоидентичности: «я не могу доверять миру и быть свободным в нем в аспекте своей самоидентичности. Я не нужен миру!». Эти ситуации затрагивают внутреннюю целостность субъекта, ставят в символическом смысле под вопрос саму возможность его не физического, а душевного существования в мире. Безопасность нарушается в аспекте самоидентичности. Такая травма чаще всего относится к возрасту 3-7 лет, и ее содержание состоит в том, что близкий человек или окружающая среда транслируют что-то вроде: «Ты как идентичность не существуешь, нужна только твоя функция». Если подобное послание делается в возрасте формирования социального представления ребенка о себе (ребенок понимает себя через другого, через отражение в другом в диалоге), то такое послание запечатлевается в душе ребенка, может быть обобщено и сформулировано так: «если меня не видят, следовательно, меня нет!» Такие травмы описаны для одаренных детей: «я тебя люблю, потому что ты талантлив!». Последствия такой травмы (как правило, это не одно событие, а хроническая психотравмирующая ситуация) в том, что человек склонен к депрессиям, затрудняется устанавливать близкие отношения, имеет тенденцию к созависимости. Такой человек часто жалуется на то, что «не хватает тепла от мира, что-то мир не дает, важное, в чем я нуждаюсь, ощущение обиды, которая не имеет адреса, и раздражительная бесчувственность, трудность встречи с собственными чувствам, и отсутствие переносимости чужих чувств, отсутствие сострадания, которое может граничить с жестокостью».

Третий вид травмирования, который часто встречается в клинической практике, – это травмы отношений. Иначе этот феномен можно назвать «травма пустого места». В системном смысле слова это выглядит как фрустрация ожиданий субъекта относительно целостности и комплиментарности системы социальных отношений.

С некоторой степенью свободы можно сравнить все три вида травмирующих ситуаций и найти в них общие закономерности, проявляющиеся на системном уровне. Во всех трех случаях мы имеем дело с разрушением «доверия субъекта к системе». Перед нами как будто бы три различных системы и три разных формы доверия. Заметим, что в реальной ситуации мы часто наблюдаем смешение нескольких форм, что не мешает, не препятствует им действовать каждой по своему собственному механизму.

В первом случае для субъекта такой системой является физическая целостность его собственного тела и (или) целостность физического мира («нарушение доверия к физическому миру» в ситуации физической катастрофы и угрозы витальности).

Во втором случае для субъекта это динамическая характеристика целостности цикла активности (попал в ситуацию «нарушение доверия к своей собственной свободе активности» и свободе в интеракциях в ситуации, когда субъект не смог защитить себя, остановил свою ярость или эта ярость была недостаточно эффективна).

В третьем случае нарушена целостность картины социального мира, мира, параллельного миру физическому. Этот мир представлен как система ролевых отношений и связей в социальной группе. Нарушение происходит из-за того, что на месте ожидаемой или подразумеваемой реакции находиться «дырка», пропуск или реакции совсем из другой системы. Рассматривая эту картину, мы можем представить, какой ужас и одиночество или, как минимум, растерянность и «нарушение доверия к социальным отношениям» должен пережить субъект, в ситуации, когда система «не выполняет каких-то действий, которые имплицитно приписываются ей правилами, в которых существует субъект. Иногда это выглядит как «травма нарушения ожидания помощи»: «Я не могу доверять системе отношений между людьми», «У меня нет свободы в том, чтобы взаимодействовать с людьми и устанавливать с ними отношения», «Я бесправен», «Я чужой, подкинутый ребенок!».

Примером фрустрации третьего типа может быть ситуация, в которой есть третий человек, или в которой есть мысленный собеседник. Пример мысленного собеседника: девушка не решается защитить себя от агрессии другой девушки, так как «я не должна причинять ей боль, а если я начну защищаться, ей будет физически больно!». Этот пример условно можно было бы свести к интроекту – «не причиняй боли», скорее всего, здесь задета ценность «сохранение физической целостности другого» и задето ожидание, что в коммуникационных ситуациях второй человек будет поддерживать эту ценность.

Такая «социальная травмированность» часто соседствует с физической травмированностью, если событие происходит при явном или косвенном участи других лиц. Например, физическое насилие совершается в присутствии третьего лица, относительно которого жертва будет предполагать, что это лицо окажет ему помощь.

Некоторые известные педагогические системы создают предпосылки для травмы. Например, условия для травмы создает воспитание детей по доктору Споку. Можно выделить эти ситуации как частный случай ситуаций, в которых травмирование имеет место в области общих коммуникационных схем.

Последствия такого травмирования обширны. Человек опасается требовать чего-то для себя или его требование носит слишком навязчиво инфантильный или агрессивный характер. Чувствует себя «инопланетянином, чужаком», отвергаемым. Он постоянно нуждается в подкреплении сообщениями о том, что он существует, причем эти сообщения он должен получать извне. Он не в состоянии установить отношения по собственной инициативе.

Помощь в таких ситуациях – восстановление картины социальных объектов на момент травмирования, и восстановление векторов социальной коммуникации.

Травма отношений похожа на нарциссическую травму, иногда их относят к общему типу. Похожесть определяется тем, что факт травмирования имеет место именно из-за действия (или чаще не-действия) других людей. Ярость и активность субъекта не могут быть инструментом для разрешения композиции в сторону свободы манипулирования. Нужно вмешательство третьего лица, который бы изменил поведение окружающих. Например, этой третьей фигурой может быть не человек, а «идеальный объект».

Травма физическая

Катастрофы, автомобильные инциденты, физические катастрофы, иногда медицинские процедуры, стихийные бедствия. Это «системная поломка», в отличие от поражения, которое имеет место при насилии, как метафорически назвал один клиент. Эмоций в тот момент не помню. Картина мира в момент получения травмы изменилась. Разрушилась старая, «а теперь рука болит, и это как-то влияет на голову».

Стратегическая цель терапии – восстановить свободу манипулирования в микроэпизоде, который находят в пределах травматического эпизода.

Пример травмы нарушения ритуала

Мама до 4,5 лет соблюдала ритуал: целовала сына на ночь. Этот ритуал был придуман ею в период, когда она развелась с отцом мальчика и переносила часть нежности с мужа на сына. В один прекрасный день она решила (по совету своей подруги), что такое нежное обращение с сыном слишком сексуально, к тому же, в это время у нее появился новый мужчина, будущий отчим мальчика. Поэтому она без предупреждения сообщила сыну, что сегодня и впредь поцелуев не будет, и ушла, оставив сына в недоумении и растерянности. Мы не будем обсуждать очевидную истину о значении ритуалов и важности прогнозируемости ситуации в жизни ребенка. Уже во взрослом состоянии клиент трактовал этот эпизод с разных сторон, но в основном, как признак «моей собственной испорченности».

Детская ситуация стала своеобразной опорной метафорой для дальнейшей жизни. Такой рисунок отношений который сложился в эпизоде, оказался удивительно похож по ассоциации на многие жизненные ситуации. Опасаясь отвержения, клиент был слишком назойлив в общении. И в то же время проявлял неуклюжесть и дезориентированность при попытке определить мотивы и цели второго человека или группы.

Травма изменения окружения

Для ребенка дошкольного возраста существенно сохранение окружающей среды, как поддерживающего континуума. Изменение окружения становится источником фрустрации, требует затрат душевных сил на адаптацию, и дает повод для психологической травмы. Например, процедура отделения от родителей и помещения в больницу, передача ребенка новому ухаживающему лицу и так далее. В сущности, любое изменение ситуации окружения в детстве является источником стресса и может стать поводом для травмы.

Обращаем внимание на то, что в данном случае мы разделяем явление фрустрации и стресса и явление травмы как события, давшего основание для ПТСР. Хроническая фрустрация становится поводом и базисом для устойчивых характерологических паттернов, может оказать серьезное и долгосрочное влияние на формирование патологических черт характера, но при этом не всегда становится поводом и основанием для феномена, рассматриваемого в данном тексте (о патологии характера, его источниках и терапии характеров см. аналитическую литературу, в том числе Джонсон «Психотерапия характера»). Правда, в ситуации госпитализации не всякое событие может стать источником травмирования. Поэтому надо разбирать такие ситуации детально.

Пример из опыта консультанта. Девочку 4 лет надо было поместить в больницу. Девочка сопротивлялась, когда ее уводили из дома, плакала и просила маму: «Не надо меня в больницу!». Эта сценка осталась в памяти родственников. Мама обманула девочку: сказала ей, что сейчас вернется, а сама ушла домой. Сильный стресс, пережитый ребенком, был основанием для развития ПТСР. Терапевтическая работа была проведена в 25-летнем возрасте, и чувства, которые вспомнились при обсуждении ситуации, были вполне свежими.

При обсуждении, важным пунктом была идея о том, что в ситуации реально имел место конфликт интересов девочки («хочу быть с мамой») и мамы («надо оставить ребенка в больнице»). Травмирующим, по сути композиции отношений, был не столько сам факт оставления в больнице. Это был сильный стресс, который потом сменился адаптацией. Травмирование было результатом фрустрации в коммуникации.

Это кажется удивительным для здравого смысла, но многолетнее напряжение создала именно особенность коммуникации. Мама избежала неприятных чувств в эпизоде, когда ей надо было сказать девочке: «Ты остаешься здесь, и в больнице будешь находиться некоторое время. А я буду тебя любить на расстоянии!» Такое сообщение (или что-то в этом роде) создали бы основу душевного спокойствия девочки. Конечно, дочка, скорее всего, вцепилась бы в маму с криком: «Мамочка, возьми меня с собой!». Женщине надо было бы найти душевные силы и встретиться с этой силой чувства ребенка, и дать послание о стабильности. Возможно, ей самой в этот момент не хватило поддержки. В результате она избегла прямой конфронтации и создала в композиции отношений разрушающий эпизод «предательства». Не страдания от пребывания в больнице, а эпизод «предательства и разрушения картины мира» создал эпизод травмирования. Нарушение со стороны мамы в композиции было достаточно ясным - мама сказала девочке: пойди и принеси мне игрушку, а когда девочка вернулась, мамы не было, не дождалась. В чем же тут дело? А в том, что маленькая девочка оторвалась от мамы в физическом пространстве, выполняя приказ (просьбу), тем самым проявила сознательную регуляцию, лояльность системе отношений, а мама обманула.

Сошлемся на высказывание авторитета. По наблюдению Джонсона («Психотерапия характера»), отделение как событие дает основание для невроза. Утраты в детстве дают основания для психоза.

 

Что такое «травма»

Что такое травма и работа с травмой в парадигме гештальтподхода?

Часто спрашивают, а как же можно определить, что такое травма. Мы, на практике психологического консультирования, говорим о том, что «травма» – это феномен, который консультант наблюдает у клиента в ситуации встречи. Это некоторое специальное переживание и некоторый способ организации жизни, который имеет место через некоторое время после участия человека во фрустрирующих событиях, которые создали стресс. И стресс этот сохранил свое влияние через достаточно большой промежуток времени после события.

Не стоит говорить о ПТСР, если человек пережил сильный стресс и говорит о полученном опыте с силой чувств, эмоциями и протестом. В этом случае, скорее всего, мы имеем дело с «незавершенным действием». В ситуациях, когда психотерапевт работает с «травмой», мы имеем в виду решение проблем, связанных с ПТСР. То есть с отставленной по времени реакцией на травмирующую ситуацию.

В общем случае мы скажем, что сама травмирующая ситуация создала такую форму контакта для субъекта, что он пережил разрушение свободы и осознанности своего существования, пережил опыт беспомощности. Непрерывность его душевной жизни разрушена. Это такое событие на границе контакта, которое приводит к устойчивому нарушению целостности, и это нарушение целостности человек переносит в «здесь и теперь».

Работа с ПТСР направлена на восстановления свободы обращения субъекта с реальностью, восстановление свободы манипулирования и осознанности.

Чем отличается «незавершенная ситуация» от ПТСР?

Для внешнего наблюдателя разница очевидна. Незавершенная ситуация – это хорошо известный феномен. Если человек с гневом и свободными чувствами говорит о неприятной ситуации. Если ему очевидны препятствия для достижения результата. Если его останавливает что-то в теле. И при восстановлении в фантазии композиции ситуации человек легко развивает композицию, находит пути желательного для него развития действия или отношений. Это «незавершенное действие». Что это значит? Есть остановка действия. Зато нет прерывания свободы манипулирования.

Если читатель сравнит незавершенные ситуации с ситуацией, которая наблюдается при ПТРС, при последствиях «травмирования и прерывания непрерывности манипулирования», то видны различия. В последних случаях человек спокоен, но при мысленном возвращении в ситуацию травмирования не видит путей ее завершения и переживает те же чувства замешательства и беспомощности.

Незавершенное действие, конечно же, имеет место в ситуации травмирования. Может быть, это не только действие, но и несостоявшиеся планы, обманутые надежды, оборванные процессы. Но недостаточно просто вернуться к ситуации, чтобы она «завершилась». В ситуации, вызвавшей травмирование, обычно присутствует несколько незавершенных процессов, которые сложно переплетены между собой.

В ходе работы терапевту часто приходится буквально распутывать ситуацию как головоломку, прежде чем все элементы станут на место. Дело еще более усложняется, если мы имеем дело с патологией характера, которая развивается как результат «базисного дефекта» (по Балинту).

В проявлении и близости переживания ярости люди с базисным дефектом стоит упомянуть динамику чувств на тех, кто имеет «базисный дефект». (Тут мы сошлемся на известную книгу Балинта, в которой подробно обсуждается феноменология ранних, доречевых нарушений в структуре коммуникации у человека, которые вызваны актуальным стрессом или дефицитом среды, но фиксируются позднее во взрослом состоянии.) В ситуации близких отношений люди с базисным дефектом могут переживать приступы ярости. Стоит отметить особую динамику чувств у тех, кто имеет «базисный дефект». В этом случае не было ситуации насилия, наоборот, в чувствительный период детства была ситуация дефицита. Разница в рисунке переживания в том, что при «незавершенных отношениях с переходным объектом ярость проецируется на ту же фигуру, по отношении которой есть ожидание нежности и любви и безусловного присутствия-принятия. Наши «странные люди» не обнаруживают в себе каких-либо ожиданий в отношении людей, которые становятся объектом их ярости. Или сила этих ожиданий по их собственному мнению не адекватна силе реакции. Эта ярость не кому-то, она не выражается словами. Об источнике ярости нет сведения.

О соотношениях «незавершенного действия» и «травмы»

Для того, чтобы проиллюстрировать различие этих двух важных явлений, мы предложим читателю забежать вперед и обратиться к практике терапевтической работы. Именно в практике работы надежнее всего заметна разница. После проработки контакта в эпизоде травмы, в практике терапии чаще всего сначала имеет место проработка контакта с собственными чувствами клиента, восстановление контакта во всех эпизодах, а потом контакт восстанавливается и в системе отношений со всеми значимыми персонажами данного эпизода, ситуация остается эмоционально заряженной, но переходит в разряд «незавершенных действий».

Разница большая. В незавершенном действии нужен только повод, чтобы завершить. Есть прерывание контакта ретрофлексией, но нет «эффекта замораживания». Мы замечаем, что человек с травмой при возвращении к травматическому эпизоду остается таким же замороженным, и завершить ситуацию не может. Аффект, как излагалось выше, не помогает.

С точки зрения работы психотерапевта стратегически важно различать тактики работы с незавершенным действием и с последствиями психологической травмы. В первом случае (незавершенное действие) терапевт сосредоточит свое внимание на фигуре и будет стремиться к тому, чтобы клиент завершил ситуацию. В случае последствий психологической травмы терапевт направляет усилия на работу с «фоном». То есть он стремится увеличить количество тем и событий в фоне, расширить контексты (гештальттерапевты называют эти тактики «работа на преконтакте»), и потом на этом новом фоне выделятся важные для субъекта темы и незавершенные процессы. После этого отдельные незавершенные процессы стоит завершить.

Травматический эпизод (стресс) и сильные чувства

Нормы социальной жизни устроены так, что люди стесняются проявлений стильных чувств. Тем более, чувств негативного ряда. Иногда им кажется, что если у них проявятся сильное чувство горя, отчаяния, ярости, ужаса, страха и так далее, это будет равносильно чему-то типа «психоза». Поэтому часто в ситуации психотерапии мы обнаруживаем, что в «застывшем» эпизоде, который впоследствии стал основой для фобии, остались не выраженными вовне в полном объеме сильные чувства страха, дезориентации, отчаяния и боли. Они сохраняются на многие годы как застывший телесный паттерн, и их легко обнаружить через телесную работу. Мышечное напряжение становится предметом внимание терапевта, и в рамках сессии терапевт ищет средства для того, чтобы побудить клиента выразить телом и звуком эти чувства (телесное отреагирование).

 

Список тем, которые могли быть затронуты в связи с темой восстановления свободной активности и возрастания энергии в ситуации стресса Поиск помощи и защиты Инстинкт самозащиты и обороны Совладание с ситуацией (я могу это сделать сам, проявление ловкости) Спонтанное выражение чувства в ситуации Признание наблюдателями чувства беспомощности и растерянности законным в данной ситуации Завершение начатого физического действия Расширение поля внимания и контекста (обращение к друзьям, просьба о помощи, предупреждение других об опасности) Проявление сильного чувства, связанного с новизной (рефлекс новизны) Проявление потребности в восстановлении чувства «правильности» ситуации (чувство справедливости)

Травма, насилие, стресс

Это ситуации, которые часто соседствуют, но оказывают различное влияние на личность и ее будущее развитие. В практике приходится работать с двумя или тремя компонентами.

Последствия насилия, к которому пришлось приспособиться человеку, часто становятся основой для изменения личности. Даже можно говорить о том, что имело место творческое приспособление. Именно ситуации хронической фрустрации и насилия часто расцениваются в практике аналитического консультирования как условия для формирования патологии характера.

В литературе существуют списки травмирующих ситуаций, расположенных по рангам. Ранее мы перечисляли некоторые ситуации. Среди примеров травмирующих ситуаций называют разводы, смену работы, стихийные бедствия, нарушения работы Интернета, нападения на улице, террористические акты, вынужденное переселение, утрата родственников или близких людей, сексуальное насилие, смена работы или смена социального статуса и другое.

Подробнее о ситуациях травмирования и насилия мы расскажем ниже. Пока просто дадим примеры ситуаций, которые могут быть основанием для травмирования. Вот несколько эпизодов из рассказов о детстве.

• В эпизоде, который вспоминает 35 летняя женщина, фигурами являются чувство отделенности и изоляция. Воспоминание о возрасте 4 лет, когда девочку оставляли у бабушки, а мама уезжала. Отъезд был на фоне напряжения чувств и болезни девочки. «Мама, только не уезжай. И утром просыпаюсь – и рядом никого нет. И какие чувства – да никаких чувств нет! Просто рядом никого нет. И до сих пор такая безнадежность, периодически».

• Другой эпизод вспоминает мужчина, рассказывая о своем детстве. «Я первый раз в жизни в 3,5 года пошел в детский сад. И в первый же день меня сильно наказали, так как я побил какую-то девочку. Я считал, что это не справедливо, но меня не слушали. Я на следующий день просил маму оставить меня дома или хотя бы взять на работу, я там бы сидел тихо под столом и не мешал! Больше всего, видимо, вызывало ужас то, что надо будет идти в то же самое место. Мама спешила и не стала выслушивать мотивов. Просто скрутила и буквально протащила до детского сада. Я был как неживой, до сих пор помню это странное чувство замирания и смирения. Теперь я думаю, что если бы она просто поговорила со мной, эта ситуация воспринималась бы иначе».

Что общего в этих эпизодах? В них не было физической травмы, не было агрессии. Но эпизод сильного стресса и травмирования очевиден. Важна не физическая боль, а нечто более фундаментальное и в то же время более неуловимое. В этих ситуациях человек потерял свободу в контакте с миром, проиграл в коммуникации, из субъекта стал объектом. В сложившейся композиции взаимодействия он не смог сохранить свое место (свое ЭГО), проще говоря, не смог поддерживать свою активность в отношениях с сильной второй фигурой.

В перспективе такое воспоминание дает достаточно материала для того, чтобы сделать восстановление. Эта психологическая работа будет сделана в фантазии, в которой, необходимо воспроизвести мысленно картину из прошлого и сделать новую реабилитирующую композицию, которая восстановит непрерывность и спонтанность течения чувства.

Насилие

На личность влияет стрессовая ситуация, и эта стрессовая ситуация может быть разовой или хронической. Насилие, которое создает стресс, может быть физическим, эмоциональным или системным. Из нашего опыта, более сложными для последующей психологической работы являются травмирующие ситуации, в которых имеют место сочетание факторов эмоционального и системного насилия. Как ни удивительно, но в плане психологической реабилитации более важно не то, как происходил сам факт насилия, а то, что предшествовало ему и каким образом социальное окружение повело себя после события.

Если окружающие люди не смогли или не захотели создать реабилитирующую композицию отношений, перенесенный стресс «закрепляется» и парадоксальным образом создает изолированную структуру психической активности внутри человеческой души. Так что в плане появления отдаленных последствий перенесенного стресса более опасными являются эпизоды после насилия. Для сравнения, «чистое» физическое насилие более понятно окружающим людям и реабилитация жертвы происходит легче, чем сложные по композиции отношений эпизоды эмоционального давления.

Насильственные ситуации могут дать основание для двух вариантов следствий. Хорошо описаны в исследованиях по патологии характеров изменения характера после хронической ситуации насилия. В обобщенной, метафорической форме можно сказать, что человек нашел способ существовать рядом с насилием. Но цена, которую он заплатил за такое приспособление, достаточно своеобразна. Он сам становится «кривым в плане своего поведения», то есть человек приспособляется, изменяет или формирует свою систему взглядов, и потом, после завершения ситуации, продолжает следовать созданному стереотипу поведения. Он так привык к этому странному поведению, что вернуться к норме (или создать норму, которой он еще не пробовал) является для него сильным, почти непереносимым стрессом. Эта привычка создала базис для изменения характера. (Д. Джонсон, «Психотерапия характера»)

Подробнее эти феномены описаны в литературе, посвященной последствиям чрезвычайных ситуаций, последствиям вовлечения в деструктивные культы, в исследованиях, посвященных патологии семейных отношений и воспитании детей, в литературе по тоталитарному сознанию.

Другой вариант реакции есть временное изменение душевной жизни, когда последствия пережитого стресса создают изолированную структуру переживания. Часто событие, пережитое в детстве, создает основание для того, чтобы во взрослом возрасте человек испытывал беспочвенную хроническую тревогу, был склонен к депрессии, к упадку сил. При этом патология характера не формируется. Организм остается как будто бы «хронически больным», но надеется на исцеление.

Тактика помощи в этих двух типах ситуаций различная. В ситуации тревоги, которая поддерживается относительно изолированными психическими структурами в душе человека, психотерапевтическая помощь чаще всего оказывается в рамках работы с депрессией. И такая помощь может быть оказана в рамках краткосрочной терапии. В плане патологии характеров практики указывают на перспективу долгосрочного вмешательства. Хотя для внешнего наблюдателя ситуация кажется обратной. Сильная тревога и беспокойство кажутся опасными симптомами.

Стоит заметить, что на практике мы разделяем насилие разовое и хроническое повторяющееся насилие. Есть ситуации хронической стрессовой ситуации, которые может переживать человек в детстве или во взрослом состоянии. Примеры взрослых: пребывание в заключении, действующая армия, боевые действия в Чечне, заложники.

В проявлении сильных чувств травмированности и проявлений ярости в коммуникации для сравнения стоит упомянуть динамику чувств на тех, кто имеет «базисный дефект». Но стоит помнить, что в этом случае не было ситуации насилия, наоборот, в чувствительный период детства была ситуация дефицита.

Заметки для наблюдательного консультанта

Если собеседник демонстрирует признаки ужаса, как то: побледнение, замирание, ступор мышц, поверхностное дыхание, расширенные зрачки, застывший взгляд или застывшую улыбку, и при этом сообщает, что у него «все нормально», возможно, вы «задели» травму.

Чем отличается ужас от страха? Прежде всего ситуацией контакта. Эмоции предполагают контакт. Можно сказать «ужас перед надвигающейся лавиной», мало вероятно высказывание «испытываю ужас в контакте с лавиной».

В ситуации контакта есть эмоции, они проявлены и размещены в коммуникации. Если эмоции полностью сформированы, мы наблюдаем страх, растерянность, унижение, душевную или физическую боль. Если они будут остановлены, человек может регрессировать до первичного аффекта, например «ужаса».

 

Травма и социум

Агрессия по отношению к травматику

Часто в группах или индивидуальной терапии можно наблюдать странный феномен. Травматик сообщает о том, что он что-то переживает, но не испытывает достаточного доверия, чтобы сообщить об этом, или опасается, что его не поймут, или проявляет косвенные признаки раздражения на события группы. Это поведение похоже на демонстративное поведение, направленное на привлечение внимания, но имеет иную природу.

Частая реакция второго человека (или группы), который присутствует при этом, раздражение. Эта реакция определена системой, так как слушатель испытывает раздражение на говорящего, который отвергает его. Что делает обыкновенный человек, если собеседник его «отвергает»? Очевидно, нормальный человек обижается, или, наоборот, с увеличенным энтузиазмом старается найти «подход» к загадочной, таинственной душе собеседника. Или просто нормальный человек с негодованием отвергнет претензии собеседника на какую-то странность и особую позицию в коммуникации.

И на основе естественного раздражения рождается убийственная реплика, которую мне как-то пришлось слышать во время супервизии: «Мне неприятно, что ты удаляешься от меня, я хочу, чтобы ты пустил меня в свою внутреннюю жизнь». Это обращение по своей структуре повторяет ситуацию вторжения, и поэтому является дополнительным стрессом.

Конечно, остается естественный вопрос: а как ответить человеку, который сообщает тебе о том, что у него есть тайна, которая тебе не открывается. Как существовать рядом с тем, кто переживает себя чуждым. Как существовать рядом с тем, кто знает о себе, что в душе его действует взрывное устройство замедленного действия?

Социальное воспроизведение травмы. Травма и бытовая логика

Вот небольшой пример из жизни, который пришлось наблюдать примерно год назад. Кажется, этот пример дает впечатляющую иллюстрацию того, как современная русская культурная норма предписывает оказывать поддержку людям, которые пережили травмирующее событие. Водитель служебного автомобиля совершил аварию, в которой пострадали люди. Он не был виноват. Когда он приехал на свою базу (он работал на базе отдыха), с раной и с кровью на голове, его все заметили. Тем не менее, с ним не стали разговаривать о подробностях. Он ходит по базе отдыха, отчужденный, малознакомые люди предлагают ему выпить водки и успокоиться. В итоге водитель взял лопату и стал копать траншею, которая была начата строителями. Присутствующие позитивно оценили его действия: «хорошо, пусть он отвлечется», не надо с ним говорить. Если он будет разговаривать, то больше расстроиться.

Физическая боль в теле («ломает», «смутно мне», «голова болит») – то, что гештальттерапевт классифицирует как проявление ретрофлексии, будет оценена окружающими людьми как естественное свидетельство пережитого события, естественную реакцию после события. Причем именно телесное страдание после травмирующей, фрустрирующей ситуации понимается окружающими как признак личностного значения события («тот, кто пережил это, не остался равнодушным»). Но относительно того, каким образом субъект должен дальше обходится со своими чувствами, в каждой культурной традиции есть определенное предписание, которое с психоаналитической точки зрения кажется нерациональным. Культура предлагает только один способ разрядки напряжения, а именно – физическая разрядка напряжения (слезы), отвлечься (алкоголь, сон) или физический (тяжелая работа). Культура категорически возражает против того чтобы с человеком разговаривали о событии («не трогай его, ему и без того тяжел, пусть отойдет!»). Иными словами, культурная традиция предлагает до-нарративный, инфантильный способ адаптации, включающий только ритуалы или опыты физического переживания и бытия тела.

Рассказ о пережитом («расскажи, поделись, легче станет!»), который в научном смысле мы могли бы назвать обращением к нарративу, не поддерживается культурной традицией. Объяснение этого феномена лежит в области культурной истории. Есть мнение, что после второй мировой войны, в ситуации, в которой почти все семьи перенесли потерю, были условия для формирования поколения людей, перенесших психотравму и косвенно несущих в себе ПТСР. Этот эмоциональный фон стал хорошей предпосылкой для сублимации. Для того, чтобы понимать свою жизнь как подвиг и, как ни странно, для активизации архаических механизмов социальной адаптации. «Человек должен трудиться. Если человек работает, он нормален, если жалуется на жизнь, он слабак».

На фоне алекситимии тонкость чувства легко приравнивалась (не различалась) от инфантильной манипуляции чувствами. И оценивалась негативно. Это явление затем воспроизводилось в малой форме в коммуникации родителей и детей. К детям стали обращаться в более «деловом» ключе, игнорируя чувства, что становилось условием для травм нарциссических, для развития чувства отчуждения. Система постепенно потеряла способность словами сообщать о чувствах. Получилось даже более бедно в плане коммуникации, чем в деревенской традиционной культуре. Для сравнения, в деревенской культуре не говорят о чувствах, но для снятия стресса есть ритуалы. И разделение жизни на жизнь дела и ритуалы вполне компенсирует отсутствие зоны «разговора по душам». В условиях современной городской культуры отсутствие нарративной традиции поддержки человека после стресса ведет к катастрофе.

Другая сложность лежит, как ни странно, в области мифов психологов-консультантов: «человек, перенесший фрустрацию, нуждается в поддержке». Это высказывание общеизвестно. Такое мнение является почти общим, но не всегда обсуждают, какую именно поддержку. Чаще всего психолог готов предложить клиенту эмпатию, которая требует психологической регрессии от собеседника. Но консультанты редко поддерживают другие формы контакта, которые были бы полезными клиенту для получения поддержки. Психолог-консультант легче может предложить эмпатию и собственные чувства человеку, пережившему фрустрирующее событие и реже готов присутствовать при рассказе и поддержать выражение агрессии, боли, протеста и недоумения, помочь разобраться в содержательно противоречивом и этически сложном эпизоде. К этому ведет традиция, механистически перенесенная из практики американских консультантов, которая предлагает что-то типа «больше чувствуй и не думай».

Другой источник такого подхода, который ведет к игнорированию рассказа о эмоционально значимом событии, – это семейная традиция. Часто такая традиция на вид достаточно рациональна. «Какие у тебя могут быть проблемы, ты сыта и одета», – говорит мама дочке. Эмоциональный рассказ о событии понимается как растравливание, создающее неприятности. А согласно такой семейной мифологии, неприятные чувства ведут к потере эффективности (трудоспособности). Такая логика кажется буквально обломком деревенской культуры в сердце современной культуры. Как результат, человек остается один на один со своими чувствами, и старается избегать их.

Даже в ситуации терапии иногда начинает доминировать бытовая логика. Вот небольшая зарисовка из работы терапевта.

Клиент: «Мне страшно говорить об этом эпизоде».

Консультант: «Вам бы хотелось избавиться от своего страха и чувствовать себя комфортнее?»

В этой сценке логика консультанта основана на житейских представлениях. Смешивает хорошее состояние и рассказ о событии травмирования. Чтобы клиенту не было больно. «Хорошее самочувствие – это хорошо», – говорит бытовая логика. «Только не волноваться!», – говорит бытовая логика. И этот подход приводит в перспективе к разрушительным последствиям для перенесшего травму человека.

Всегда ли серьезные события будут поводом для ПТСР?

Конечно, нет. Человек может пережить сильный стресс, быть участником ужасных событий и завершить эмоциональный цикл отношений с ними в пределах травмирующего эпизода. В то же время незначительное на взгляд окружающих событие может быть ситуацией, находящейся за пределом переносимости. Правда, достаточно часто в основе травмы имеется телесная травма, которая была в более ранний период. Часто травма может наложиться на травму. Возможны причудливые сочетания травмирования, в котором первоначальная травма не видна под напластованиями. В практике терапии часто только после завершения работы терапевту становится видна вся композиция, а конкретная работа ведется по отдельным эпизодам.

Травмы раннего детства

Многие травмы получает ребенок в период младенчества. Эмоциональный мир защит младенца хрупкий. Травмой будет и сам факт рождения. Ситуацию, связанную с переживаниями младенца при ситуациях родов называют «родовая травма». В некоторых терапевтических школах «родовой травме» придается особое значение. На идеях программирующего влияния «родовой травмы» построена стратегия терапевтической работы по Станиславу Грофу. Однако, такой «тотальный травматизм» не приносит практической пользы. Признание универсальности ситуации и тотального влияния родовой травмы на жизнь человека закрывает взгляд на индивидуальные особенности и стиль жизни конкретного человека, и оставляет его в одиночестве с его болью. Тем более, что многие события детства имеют обучающий характер, но не видны как основание для устойчивых личностных изменений.

Сам по себе контакт, который имеет место в отношениях младенца и родительской фигуры, младенца и мира, дает много поводов для напряжения чувств и травмирования. Совладание с этим напряжением – важный опыт раннего младенчества и детства.

Для терапевта важно, что память о травмах, полученных в возрасте до 4-5 лет, сохраняется только в теле. Как правило, человек не имеет содержательной информации о событии. Или имеет реконструкцию события по отзывам взрослых родственников. В то же время именно травматический опыт этого периода оказывает наиболее широкое и универсальное влияние на жизнь человека и способ структурирования его опыта.

Травма, которая не была переработана, создала базу для возникновения ПТСР. Если травмирующий эпизод имел место в детском возрасте, это сильно влияет на эмоциональный мир человека. Пережитый опыт беспомощности и растерянности, опыт нарушения непрерывности контакта с миром вызывает эффект «консервации». В душе человека сохраняется (консервируется) что-то наподобие не развивающихся и изолированных эмоциональных структур, специфичных для младенчества. Более того, известно, что при ситуации эмоционального напряжения человек зачастую «регрессирует» до более раннего периода развития.

 

Общая тактика терапевта

В обсуждении этой темы мы представим несколько зарисовок из практики и укажем на некоторые феномены, которые часто встречаются при успешной исцеляющей работе с последствиями травмирующих ситуаций. Стратегия направлена на то, чтобы восстановить свободу обращения субъекта в данный момент в трех сферах: в области его отношения к себе самому и собственному телу (идентичность, чувства), доверие и свободу устанавливать отношения в сфере взаимодействия с другими людьми (я – равный среди равных, я волен влиять на поведение других людей, и это влияние не есть синоним насилия), и свободу манипулирования, обращения в области физической реальности мира, или в области агрессивного поведения незнакомых людей или животных, относительно которых не предполагается установление отношений (например, хулиганы, атака маньяка, нападение собаки, автокатастрофа). Действия направлены на то, чтобы восстановить свою целостность в психическом, физическом и социальном плане.

Последние соображения адекватны в отношении самого эпизода травмирования. В котором, как мы предполагаем, была потеряна свобода манипулирования.

В отношении целостного комплекса ПТСР ситуация сложнее. Так как основные моменты поведения человека с ПТСР как раз не способствуют, а «закрывают» доступ к основному элементу».

Тревога. Различие проявлений тревоги при травме и при неврозе

Разница в свободе поведения. В неврозе есть конфликт. И мы будем наблюдать ретрофлексию. Волнение и беспокойство (частично соматизированное) по отношению к внешнему событию или ко второй внутренней позиции своей собственной. Внутренний спор. Отношение.

При ситуативном проявлении тревоги, которая может предположительно быть отнесена к проявлениям последствий травмы, можно ожидать компоненты замирания и растерянности, короткого замешательства (ситуативной дезадаптации). Эмоции, которые терапевт может различить на теле (в том числе на лице) клиента в эти эпизоды, не похожи на ретрофлексию. Это дифлексия. И терапевт может заметить проявления феноменологии ужаса (скорее ужас, чем страх) в форме краткосрочных эпизодов тревоги. Такие неожиданные и интенсивные эпизоды тревоги у людей, переживших в прошлом травму, настолько сильны, что могут быть поняты по механизму как аналоги психотических эпизодов.

Проявления тревоги при последствиях травмы, при неврозе, при патологии характера имеют различия.

При неврозе тревога есть результат развития внутреннего конфликта, который не вынесен во внешний мир, а разворачивается как внутренняя битва между конфликтующими тенденциями и желаниями «Я». В болезненных случаях такой невротический конфликт приобретает форму соматического проявления, когда тревога заменена формированием симптома. Выход из ситуации тревоги такой человек делает либо путем экстериоризации конфликта, проецирования его во внешний мир, либо путем соматизации.

При последствиях травмы тревога есть отражение функционирования и активности изолированного психического «конструкта», в котором инкапсулирован опыт травмирующего эпизода. Эмоционально и метафорически его можно сравнить с «подводной лодкой», которая стремится подняться на поверхность и восстановить контакт с миром, в то время как глубины вод удерживают ее и реагируют на ее порывы подняться к поверхности возмущением и водоворотами. Компенсирует тревогу такой человек тем, что находит способы сублимированного выражения и разрядки напряжения. Например, в участии в экстремальных ситуациях.

При патологии характера проявления тревоги есть отражение конфликта между способом адаптации, который принял субъект, ситуацией внешнего мира и косвенными последствиями перенесенного ранее стресса. Компенсирует тревогу такой человек усилением в использовании тех же самых стратегий поведения, которые у него уже сформированы.

Как мы видим из этого описания, самая сложная работа с патологией характера, которая оставляется за пределами данного очерка.

Некоторые наблюдаемые феномены

Перечислим отмечаемые из практики феномены в поведении клиента, которые могут дать намек на наличие эпизода травмирования.

Феномен диссоциации. Клиент рассказывал о ситуации так, что «эта ситуация как будто бы была не со мной», и в рассказе было много философского спокойствия, рассудительности, понимания.

Ирония. При рассказе часто много радостных улыбок и веселья. Ирония, возможно, является одним из способов для человека, переживающего сильное напряжение, оставаться в контакте с событием, не разрушая себя (по замечанию Солвиты Вектере). Не стоит путать активное высмеивание или обесценивание с иронией.

Феномен переживания. В жизненном пути травматика можно заметить странные повторы. Например, хорошо известен феномен «повторной травмы». В случае сексуальной агрессии (изнасилования) молодая девушка почему-то начинает притягивать к себе похожие ситуации. И снова подвергается насилию. Окружающие отмечают, что она «сама вызывающе себя ведет» и обвиняют ее.

Кстати, это затрудняет поиск помогающих отношений, которые могли бы помочь скомпенсировать травму. Другие примеры также приводились выше, это выбор специальности, связанной с опасностью для жизни. Часто вспоминая ситуации, в которых человек демонстрировал рискованное поведение, человек рассказывает о нем с гордостью и каким-то удивительным облегчением. В этих рассказах есть почти эпический пафос. Кажется, что он испытывает странное удовольствие от этого рассказа, хотя это может быть острая ситуация с опасностью для жизни (заметим, забегая вперед, что такой рассказ не является исцеляющим!). «Испуг вспоминаю как живой. Говорить не могла несколько часов, вопросы не понимала, которые мне задавали».

Вот пример для иллюстрации. Молодая женщина потеряла дочку двух лет. Девочка подвижная, умная, шустрая, дотянулась до кастрюли с супом на кухне, опрокинула на себя при матери, которая не успела скомпенсировать ситуацию, и умерла от ожогов.

Клиентка обсуждает на терапии свое повторяющееся поведение. На терапии она в связи со «страхом перед новой беременностью». Кроме страхов завести ребенка, она отмечает такую особенность своего поведения. Примерно раз в месяц она совершает странные действия, а именно, на самой опасной улице города при переходе вырывает руку из руки мужа и несется поперек движения. После этого чувствует несказанное облегчение и освобождение. Объяснить или найти скрытую символику поведения не может. Интерпретация этого поведения как бессознательное желание суицида тщательно обдумывала и не обнаружила подтверждения.

Терапевтическая работа была сосредоточена вокруг самого травмирующего эпизода, после проработки чувств и отношений навязчивое действие прекратилось.

Регрессия при травме

Изменение поведения и эмоций человека при травме хорошо известно. Человек становится более «молодым» или даже впадает в «младенчество». И проявляет чувства и аффекты, которые чаще встретишь у детей.

Этот факт понятен даже на житейском уровне: «если я не справляюсь теми средствами, которые есть у меня сейчас, наверное, мне надо вернуться в прошлое, когда все было у меня хорошо. Использовать те средства, которые тогда хорошо работали». Для примера, люди, попавшие в ситуацию землетрясения в Спитаке, некоторое время после травмы вели себя как дети или подростки, проявляли чувства, свойственные детям и «детские паттерны» поведения. Было много чувств, были готовы делиться имуществом, привязываться и так далее. По мере того, как проходил эффект травмы, люди становились снова более автономными (взрослели).

А теперь пусть читатель подумает, куда может регрессировать трехлетний ребенок, переживающий травмирующий опыт? Видимо, он регрессирует к опыту раннего младенчества. И мы можем ожидать аффекты ярости, ужаса, тоски и другие элементарные для психической жизни субъекта образования. Но естественная для возраста, в котором находится травмируемый, эмоциональная жизнь разрушается. Если человек восстановил свою душевную жизнь, скомпенсировался после травмы, то этот эффект быстро проходит. Если образовался синдром типа ПТСР, то мы можем ожидать, что под поверхностным благополучием эмоциональной жизни сохраняется изолированное и неизменное структурное образование, включающая ярость или ужас том виде, как это было при травме.

Функция ярости

Существенно признать, что ярость является защитным механизмом, хотя и странным. Поэтому структура коммуникации в связи с яростью, к сожалению, дает мало сведений о том, какова была ситуация, в которой была сформирован эта защита. Повторим, что по структуре эта защита отделена от ситуации, так как это портрет типа защиты, к тому же неэффективной, которая не справилась при сложной ситуации.

Отметим, что ярость как защитный механизм очень перспективна для восстановления целостности организма. Когда человек попадает в травматическую ситуацию, то это мобилизует его защитные механизмы. Если защиты механизмы «сработали», то феномен ПТСР не будет иметь базы для образования. Если есть срыв защитных механизмов, они вступают в работу. Как ни странно, регрессия – это один из аварийных защитных механизмов. Возвращение к первичным аффектам – тоже своеобразный аварийный защитный механизм. Но если этот аварийный механизм не сработал сразу при ситуации травмирования, то потом его остатки «сами не выключаются». И изолированно существуют в душе, не давая развиваться свободному эмоциональному обмену.

Приведем сравнительный пример «эффективного» и «потенциально посттравматического» включения защитного механизма в форме ярости. Для иллюстрации представим фантастическую ситуацию, что на маленького ребенка нападает большая опасная собака. Ребенок впечатлен этой атакой. Ему страшно. Его страх развивается в ярость. В ярости ребенок стал неожиданно сильным, и убежал или наоборот напал на собаку с удивляющей взрослых силой. То есть состояние ярости помогло мобилизоваться. Такая ситуация была известна и в древности, вспомним героя древнегреческой мифологии Геракла. Известно, что младенец Геракл справился с напавшей на него в колыбели змеей.

Но вернемся к обсуждаемому ранее примеру. Мальчик и опасная собака. Представим себе, что мальчик в такой ситуации «затормозил» и не атаковал собаку. Или ему взрослые не дали включиться в драку с собакой и ее победить, или его сковал ужас. Или родители отвлекли и успокоили его, но чтобы пощадить чувства, не поговорили с ним о том, «какая плохая собака и как надо смело прогнать ее, чтобы не обижала мальчика, а сейчас папа накажет собаку, чтобы она впредь вела себя вежливо». И ребенок переключился, «забыл», отвлекся. Но при каждой встрече с собаками странное возбуждение проявляется в поведении ребенка.

Если мы вглядимся в это возбуждение, то это диффузная ярость. Причем ее проявление (точнее, проявление такого функционального состояния) бесполезно в функциональном смысле! В первой ситуации это была ярость в ситуации драки, но сейчас это просто состояние ярости, которое конкурирует с другими защитными механизмами, регулирующими поведение. Используя терминологию гештальта, ярость в этой ситуации ведет себя как обломанный фрагмент эпизода незавершенного действия, в котором оторвался контекст. Как своеобразный интроект. Заметим, что для создания ПТСР нужно не столько физическое поражение в битве, сколько остановленное состояние, беспомощность в плане собственной активности или активности тех, кто должен был защищать, и отсутствие свободы в манипулировании, неудачное включение или блокировка ярости. Есть много сведений о том, как «человек в ярости бился, и после истощения сил был побежден превосходящими силами противника». В этих эпизодах, как ни странно покажется поверхностному наблюдателю, нет оснований для возникновения ПТСР!

Человек завершил цикл, сделал свою работу. Он побежден силой извне, но не сам себя остановил. Поэтому есть социальные последствия, но сам эпизод дает скорее основание субъекту для продолжения борьбы, в его душе есть полная свобода чувств и намерений, ему понятно, как действовать.

Для того, чтобы привлечь внимание к функции ярости, вглядимся в нее поподробнее. Дело в том, что сама по себе ярость не имеет объекта. Это аффект, захватывающее субъекта состояние возбуждения. Чаще всего именно ярость как аварийный защитный механизм включается при опасности разрушения (или точнее, при начале разрушения) границ личности или границ биологических. Такое «включение» очень эффективно в функциональном отношении.

Для тех, кто знаком с теорией незавершенного действия, видно отличие. Это действие невозможно завершить, так как состояние включается, а ситуации нет! Даже если та собака появится снова, контекст не тот! Так как аффект не направлен на объект, в отличие от эмоции он является состоянием, которое развивается внутри субъекта при разрушении его границ и имеет целью исключительно самого субъекта, в плане восстановления его границ. Внешний объект случаен («ярость слепа, не помню, что делал»)!

Ярость и тактики терапии

Взгляд на ярость как на регрессивный и эффективный защитный механизм, как нам кажется, дает простоту и ясность в отношении работы с яростью при терапии. Травмирующим моментом, который дает базу для ПТСР, является микроэпизод «бессилия-беспомощности-замешательства» в эпизоде травмы (иногда он описывается как эпизод дезориентации). Именно этот микроэпизод будет «мишенью» в терапии. В отношении него терапевт старается восстановить композицию отношений так, чтобы продолжить, развить и восстановить свободу манипулирования для клиента. Восстановить его функцию «персона» и функцию ЭГО. Это могут быть очень простые и точные по ролевым ожиданиям действия. Буквальное завершение незавершенной ситуации. Особенности тактики работы с травмой в этом месте в том, что субъекту самому не видно, как может быть завершена ситуация. Ярость может рассматриваться как «маркер», и потом будет имеет значение только как ассоциация с ситуацией (ярость как «знак»).

Ярость и тело

Хорошо известен факт, что у травматиков «в теле живет ярость». Эта «жизнь» легко наблюдается в форме замораживаний, блокировок энергии, застывания. Эксперименты с выражением вовне такого телесного симптома (выражение ярости в форме танца, ударов по подушке, крика) дают много радости и энергии, дают чувство свободы, но недостаточны для терапии. Так как сам микроэпизод «дезориентированности и потери свободы манипулирования» остается вне эпизода разрядки энергии. И если потом не был сделан символический или буквальный разбор и перепроигрывание эпизода травмы, чаще всего мы наблюдаем, что через несколько недель застылость появляется снова.

Расщепление

При травме душа человека «расщепляется». Этот феномен описан еще психоаналитиками 20-х годов (Ференци и др.). Такое расщепление является способом спасения. Человек становится преждевременно взрослым и серьезным. Он не справился с ситуацией. Чтобы уцелеть, его душа выделяет очень взрослую часть и регрессивную часть. Человек «ускользает от настоящего», которое для него непереносимо.

Практики отмечают, что кроме изоляции эмоций при таком расщеплении создается еще один парадоксальный элемент. Это изолированный аффект ярости. Подробно механизм изоляции ярости описывает Доналд Калшед в книге «Внутренний мир травмы». Этот аффект соответствует регрессии относительно возраста, в котором произошло событие, возвращение к младенческим реакциям.

Ребенок, перенесший травму и не восстановившийся после нее, выглядит очень взрослым, рассудительным, рациональным. Можно, сказать, что он имеет элементы алекситимии. Он нравится взрослым, которые с радостью поддерживают его таким. Его эмоциональный мир, правда, несколько бедноват. И как будто бы он не может говорить о чувствах. Правда, иногда проявляет печаль или ярость. И иногда он в проявлениях чувств кажется очень инфантильным. Но это не очень настораживает, так как компенсируется «творчеством». Тем более такие инфантильные эпизоды редки. Как будто в человеке есть взрослый и младенец, но почти нет персонажа его календарного возраста.

Реальность, которой мы доверяли

Часто при работе с травмой полезен алгоритм работы с потерей. Это не лишено оснований. Человек действительно расстается со старой картиной мира.

Ситуация при травме становится такой, что сохранять доверие к ней невозможно. И «мир приобретает характер дискретности». Разрушающее начало мира по своей собственной воле вторгается в мир человека.

Что разрушается при травме? Прежде всего переживание субъективной целостности картины мира. Во внутреннем мире человек переживает мир как целостный и прогнозируемый. Этот опыт на уровне физической реальности имеет абсолютную ценность. Достаточно вспомнить законы Ньютона: «сила действия равна силе противодействия». Опираясь на это правило, мы можем почувствовать свою силу. «Дайте мне сильного противника, и я пойму кто я». Первый социальный опыт в общении с материнской фигурой подтверждают эту идею обмена и целостности. Я люблю маму, она любит меня. Система замкнута и совершенна!

В книге Урсулы Ле Гуин «Маг Земноморья» обсуждается правило магии: «Если вы сделали изменение в материальном мире в данной точке, они будут скомпенсированы изменениями в другой точке пространства. Если вы вызовете дождь во время засухи в вашей деревне, чтобы помочь крестьянам на огородах, то это может спровоцировать засуху или землетрясение в иной части мира». В социальном процессе это правило завершенности реализуется в простой идее: трудно, невозможно и опасно (в ситуации постоянной неявной и неподконтрольной, стихийной и свободной угрозы) жить в мире, где зло остается «ненаказуемым».

Эта наивная идея не так уж наивна. На субъективном уровне человек чувствует, что его доверие и лояльность к людям и миру базируются на том, что силы мира сбалансированы.

Появление «ненаказуемого персонажа» рядом с травмированным и ограниченным в возможностях действиях субъектом по сути делает следующее сообщение: «ты можешь жить только случайно, ты не властен поменять ситуацию, ты можешь жить только пока зло тебя не заметило, это ЕГО мир, а твой мир живет только пока тебя не заметили». Читатель может согласиться, что такое убеждение ведет к усилению тревоги. По мере взросления человек перемещает опору с внешнего мира на свой внутренний. «Я целостен, я опираюсь на себя». «Я целостный в меняющемся мире!». И обучается тому, что действия мира не всегда сбалансированы.

В случае травмы человеку прежде всего приходится пережить ужас от того, что мир становится непредсказуемым. Зло ненаказуемо, а я разрушен. Этот опыт дает страх и растерянность. Эмоциональная перегрузка тем более ведет к тому, что человеку важно иметь, как в детстве, прогнозируемый мир.

Как восстанавливается целостность человека после неприятных ситуаций в культурной традиции? В европейской практике предлагается верить, что в загробном мире злодей будет наказан. В разговоре с мудрым человеком по поводу трагического случая можно услышать предложение: «Подумай, для чего тебе было дано это испытание». Объяснение ситуации, обнаружение причины дает опору, спокойствие, и контроль над миром восстановлен. В ситуации посттравматики человек находится в хроническом переживании неравноправности и отношений человека и мира.

Утрата и травма

Как минимум, человек утрачивает базовое доверие к миру. Он говорит о том, как было хорошо раньше (в мирной жизни, до катастрофы). Теряет идентичность. Теряет ощущение причинно-следственных связей и возможности контроля и предвидения ситуации. Все эти позиции относятся к базовому доверию. Кроме того, нарушается фундаментальное представление о том, что «я могу влиять на мир и находится ним в отношениях, в обмене», и этот обмен становится неравноправным. Мои права в отношениях с миром меньше, чем права мира по отношению ко мне. Нарушена свобода манипулирования. Фундаментальный принцип «я существую и я действую в мире по своему усмотрению» разрушен, утрачен. Теперь на смену ему приходит урезанный принцип «я живу в мире, если выполняю какое-то действие или какую-то функцию». И мои права на существования другие, чем у остальных людей, так как остальные свободны в обмене, а я нет.

Другая потеря – это потеря базового доверия к миру и потеря доверия к людям, потеря возможности просить помощь. Человек остается одиноким. Тема отчаяния, «инаковости» и отвержения часто становится доминирующей во внутренней жизни. Ее может сопровождать и тема тайны. Во мне есть что-то, что невозможно доверить другим людям. Что-то, в чем они меня отвергнут.

Как живет человек с травмой?

В его жизни было событие, которое может иметь два варианта развития ситуации. Первый – это ситуация, которая понятна самому субъекту и окружающим как травмирующая. Второй вариант – это ситуация, которая самому субъекту и окружающим кажется ничтожной. «Ничего не было серьезного, только почему-то с тех пор я болею».

Часто травматик описывает травмирующее событие как будто бы со стороны: «Я ничего не чувствовал, событие происходило как будто бы не со мной». Именно сообщение об «отсутствии чувств» может быть признаком травмы. Если привести как образец работы с травмой последствия террористического акта в Волгодонске, то отличие людей с рентными установками от людей с последствиями травмы было в том, что люди с рентными установками сообщали о своих сильных чувствах и включенности в события во время террористического акта. Заметим, что дети перенесли событие легче, чем взрослые. Их поместили на базу отдыха, на то время, когда восстанавливались дома. И дети не участвовал в восстановлении. Поведение детей на базе отличалось от обычного тем, что они были очень расторможены и агрессивны. Они осваивали пространство, «они поглощали пространство своими движениями».

Нарциссическая травма

Нарциссическую травму описала Алиса Миллер в книге «Драма одаренного ребенка». Эта травма нанесена ребенку, которому родители как будто бы говорят своим поведением: «Мне нужен не ты как человек, а ты как функция». Это сообщение является непереносимым для ребенка в период, когда он нуждается в уходе и в функции матери как мира. Ребенок ждет отношений типа «мама для меня», и его запутывает и фрустрирует поведение мамы, которое демонстрирует паттерн «ты для мамы».

Вот пример из рассказа матери, который заставляет предположить в будущем у ребенка возможность специфического «раннего нарушения контакта» и ярости, подавленной в теле. Мама говорит с гордостью: «Моя дочка такая умная и способная! Она лечила меня. Ей было всего 2 года от роду, я приходила домой совсем никакая, в стрессе. И она подползала и минут за 40 приводила меня в порядок. После этого я могла заниматься ею. Она была как экстрасенс!». В 12 лет эта девочка (дочка) была умным сдержанным ребенком (отличница и прочее) и весила около 50 килограмм. Ее одутловатость была непонятна эндокринологам, а психотерапевт мог бы сказать: «Это бессильная ярость застыла в теле!»

«Толстые границы»

Даниил Хломов предложил использовать метафору «толстые границы» в том смысле, что после травмы изменяется структура границ. В контакте с другим человеком границы становятся толстыми, и находящийся рядом человек чувствует себя отделенным. Иногда это вызывает агрессию на травматика.

И человек может быть в обмене с миром только в эпизодах, когда в мире происходит сильное напряжение. В ситуациях, когда имеет место токсичность, экстремальность состояния, границы становятся тонкими. И контакт с другим человеком становится возможным.

Травма и жизнь

Опыт встречи с травмой для субъекта является формой развития. Встреча с травмирующей ситуацией – это встреча с силой. Сила агрессора после совладания с травмой переходит к тому человеку, который справился с травмирующей ситуацией: «Я победил дракона! Теперь я ''победитель дракона''».

Люди любят рассказывать о ситуациях силы. Однако контакт с силой дает иногда парадоксальные результаты. Описан и хорошо проанализирован «эффект заложников» (иначе его называют «Стокгольмский синдром»), суть его в том, что жертва начинает идентифицировать себя с агрессором. Распространенная ситуация опыта хронической фрустрирующей ситуации ребенка в контакте со своевольным и агрессивным родителем. Агрессивное поведение становится (по принципу копирования) привлекательным и в то же время этически неприемлимым.

Ситуативная диагностика. Сигналы для терапевта

Как по поведению человека можно предположить о «травме»?

Человек находился во время травмирующей ситуации в диссоциированном состоянии. Человек выглядит моложе своих лет. Или моментами в его облике мелькает образ человека моложе его. Например, паспортный возраст человека 50 лет, он перенес травму в 4 года. Его жизнь по стилю сложилась с элементами детскости, и поведение в эти моменты в эмоциональном отношении как у ребенка 4 лет. Как будто бы эмоции застыли и заморозились, без развития. «Флэшбэки», то есть неожиданные погружения в эйдетический опыт прошлого.

Неожиданные вспышки ярости по ассоциации с ситуацией напоминающей травмирующей. Эпизоды застывания, глаза холодеют. В поведении людей с травмой есть некоторые особенности, на которые может обратить внимание терапевт. На терапевтической группе человек может в самом начале контакта, без ориентации, предложить работу с глубокой проблемой. Не ориентируясь, по сравнению с ожиданиями, на то, как его воспринимают окружающие. Может быть и противоположное поведение. Человек ведет себя как отвергаемый, не пытается установить контакта или контактирует только с групповым терапевтом. Он переживает свою жизнь на группе как «человека с тайной», чуждого другим. Какой-то тайной, которой он и сам назвать не может. Но которая переживается им вполне осязаемо, отделяя его от других.

В жизненных ситуациях можно наблюдать характерные для травматика особенности поведения, которые кажутся «нелогичными» внимательному наблюдателю. Наличие таких особенностей может быть сигналом о том, что есть травма, что человек не вполне свободен в своей душевной жизни.

Напомним указанные вышеузнаваемые социальные приметы поведения. Мужчины немотивированно ищут ситуаций, в которых есть риск для жизни. Поступают на службу в армию. Занимаются экстремальными видами спорта. Женщины могут постоянно занимать позицию жертвы. Стоит заметить, что такое поведение может иметь и другую причину. Известно, что в социальной жизни мегаполисов в последние годы распространена практика, в которой люди, работающие в бизнесе, увлекаются «адреналином». То есть с удовольствием занимаются экстремальными видами спорта, чтобы «переключиться». Такой стиль жизни может быть понят не только как последствие травмирования, но и как осознанный поиск разрядки эмоций после напряжения в рабочих ситуациях.

Пример работы из практики

Этот пример иллюстрирует идею о том, что в эпизоде травмы надо искать точное распределение ролей и направленности действий. Только после создания «правильной» композиции отношений и ожиданий, человек освобождается и исцеляется.

Ситуация: отец любил женщину по имени Стелла, но женился на другой. Вторая была ему верна, он тоже прожил с ней без измен всю жизнь, но не проявлял той нежности, которую ожидала жена. Нежность была направлена на первую женщину и на дочку, которую он в память о первой любви назвал Стеллой. Жена в моменты злости или обиды упрекала девочку в том, что ее имя напоминает о душевной боли. Девочка уходила к отцу и искала у него утешения. Отец много рассказывал ей о той женщине, именем которой она была названа. В моменты стресса до 15 лет она старалась спать с отцом в одной постели, настаивала на этом, если он возражал (например, ложилась на голый пол рядом с постелью), приходила к нему ночью. Инцестуозных действий со стороны отца не было, он просто сильно любил дочку и был к ней нежен. С мамой контакт был плохой.

Когда она стала взрослой, то обратилась к терапевту по поводу собственного негативного отношения к своему имени. Семейная ситуация в терапии не была заявлена.

Первая часть работы. Сброс ярости из тела. В теле чувствуется напряжение, в ногах, в груди. Терапевт простит перевести напряжение в руки, «так как руками его легче выразить и руками легче действовать». Стелла делает символическое движение руками и пытается это «что-то порвать». Терапевт предлагает рвать толстую бумагу, и после физического напряжения наступает релаксация.

Вторая часть. Поиск символической композиции. Стелла сообщает, что в теле появилась свобода, но в руках, ладонях, которые прикасались к объекту, на который была направлена ярость, осталось странное, очень неприятное ощущение: «Хочется отрезать себе руки, настолько оно противное».

Терапевт предлагает создать эксперимент, в котором организовать диалог между руками (ладонями) и некоторым неопределенным воображаемым объектом, который как-то напоминал бы одновременно и человека, и стихию. Стелла начинает монолог: «Мне противно, чем больше я побеждаю тебя, тем мне хуже!» ( говорит детским голосом). Стелла спрашивает терапевта, может ли адресатом такого послания быть не один человек, так как перед ее глазами мелькает что-то вроде семейной ссоры. Терапевт поддерживает ее, и спрашивает, нет ли каких-то ассоциаций между этой композицией отношений и какой-то реальной или обобщенной сценкой из личной истории.

Стелла продолжает монолог: «Родители, когда вы ссоритесь и используете меня как инструмент, чтобы решить свои проблемы, мне так плохо! Я справляюсь со своей задачей, но от этого мне только хуже».

Третья часть работы. Выделение парных и тройных отношений.

Стелла рассказывает историю имени и делает фокусировку на отношениях с матерью, в детстве и сейчас. Говорит о потребности любви, нежности и изоляции. Терапевт предлагает разыграть сценку между девочкой и матерью. Сценка в общих чертах воспроизводит ту композицию отношений, которая была между Стеллой, ее руками и воображаемой фигурой (см. вторую часть, начало).

Стелла из детской позиции в игровой сценке говорит матери, что готова разорвать свое свидетельство о рождении, и хочет, чтобы мама ее любила, но этот разговор не приносит облегчения, снова и снова в диалоге воспроизводится тема невозможности контакта и отвержения. Мама в диалоге говорит о своем страдании и обиде на отца. После этого терапевт и Стелла долго обсуждают события жизни Стеллы,которые ассоциативно имеют источником сложившуюся в детствеситуацию.

Четвертая часть работы. Поиск новой формы контакта. Восстановление целостности.

Терапевт предлагает сосредоточиться на эпизоде протеста девочки, адресованного матери в связи с именем. В этом эпизоде отношений видно, что любые, даже аутоагрессивные действия девочки по отношению к имени (разорвать свидетельство) не меняют ситуацию, так как горе матери и негатив к имени остаются неизменяемыми. Композиция не может быть разрешена средствами, которые есть у девочки в распоряжении.

Терапевт предлагает: «Скажи сейчас маме прямо, что это ее, мамы ответственность изменить свое отношение к имени «Стелла» и различать, где ее дочка, а где та женщина, которую она ненавидит. Принять к сведению, что есть две разные Стеллы!». На данном этапе разговора такая подсказка возможна, так как Стелла перепробовала уже все возможные варианты контакта с помощью чувств и истощена. Эта же подсказка на более ранних этапах работы могла стать насилием. Отметим, что по сюжету эту реплику в разговоре матери и дочери должен сказать отец, но это не получалось. Возможно, там были замешаны еще фигуры. Пока это для работы не существенно.

Стелла делает такое обращение к матери: «Мама, я хочу, чтобы ты видела за именем меня, а не ту женщину, меня, дочку, чтобы ты дала мне возможность проявить любовь к тебе!». Эта сценка дает переживание свободы и любви, Стела сообщает, что «мама, которую она видит сейчас в своем воображении, удивлена, потрясена, что сама не додумалась до такой идеи, и испытывает тоже большое облегчение. Доминирующее чувство – радость и свобода.

Стелла говорит, что чувствует, как все в ее душе «раскладывается сейчас по полочкам, и это свобода дает место ее любви к матери». Кроме того, Стелла отмечает изменения в собственном теле. На этом сессия заканчивается.

Этична ли агрессия к обидчику в эксперименте с травмой?

В работе терапевта могут встать этические проблемы. Вспомним, что Берковиц в исследовании по агрессии упрекает терапевтов в том, что, побуждая клиента проявлять агрессию во время сессии, в том числе в адрес воображаемых фигур, они «тренируются» и потом готовы более неконтролируемо проявлять агрессию в жизни. Поэтому введение эпизодов воображаемой или игровой агрессии должно быть тщательно обдумано консультантом. Тем не менее, в практике работы с последствиями травмы без таких эпизодов терапевт просто не может обойтись.

Если мы вспомним сессию со Стеллой, то терапевт побудил ее «проявить агрессию» по отношению к матери, заставляя мать изменить свое мнение и поведение. Этот пример был примером нарциссической травмы. В случае травмы, включающей эпизоды физического насилия агрессия к разрушителю, может иметь или форму принуждения («измени свое поведение!»), или форму защитной агрессии («Драка и победа!»).

Очень часто люди сообщают о том, что «не имеют претензий к обидчику, так как по сути он невиновен». Или «я решила его простить, я простила, но никак не могу освободиться от неприятного чувства, раздражаюсь, когда вижу его». Или «я не имею права быть агрессивной к слабому, который не хотел нанести ущерб, не имел намерения нанести ущерб».

Такие убеждения на первый взгляд выглядят этично и благородно, но в ходе исследования конкретной ситуации мы можем заметить, что в композиции отношений возникает странная ситуация. Эти убеждения содержат идею об отказе от насилия.

Парадокс состоит в том, что отказ от насилия заявляется в ситуации, когда человеку уже нанесен ущерб. Его физической целостности или его душевной жизни, или его границам в иной форме. Естественная реакция человека (реакция живого существа) на нарушение границ – развитие агрессивного поведения (пробуждение агрессии), она направлена на источник разрушения. Эта агрессия мобилизована для того, чтобы восстановить границы, вывести за пределы границ и изолировать то, что вторглось, или разрушить вторгшееся.

Если вторгшийся «невиновен» или недоступен, то куда в такой системе отношений денется агрессия? В социальной реальности проблем с тем, что нет повода выразить агрессию, как правило, не возникает. Но зато в композиции внутреннего мира, в распределении векторов чувств создается композиционная проблема. Самый простой способ – это ретрофлексия, размещение защитной агрессии в пространстве своего собственного тела. Почему тот, кто нанес ущерб, недоступен? Опасный противник, будут социальные последствия агрессии, умер, был физически сильнее, не может быть объектом агрессии по этическим соображениям, не идентифицирован как агрессор из-за этических соображений.

Восстановление целостности композиции начинается с того, что защитная агрессия должна быть реабилитирована в правах. И клиент должен «получить разрешение» на то, чтобы его агрессия была направлена во внешний мир, направлена на то, чтобы восстановить целостность. Поэтому в коммуникации важно идентифицировать направление, в котором развивается активность.

Тактика обращения с агрессией клиента основана на восстановлении целостности. И на том, чтобы направить агрессию «по адресу». Поэтому важно признать агрессию, признать ответственность вторгшегося за нанесение ущерба, а потом уже проявить агрессию. И, возможно, потом простить. «Прощение агрессора», которое было вынужденным решением со стороны клиента под влиянием беспомощности, не имеет ценности. Более ценно сначала признать агрессию, потом восстановить в символическом ключе справедливость, потом после восстановления целостности мира, можно «простить» агрессора.

Пример работы с обращенной агрессией

Обращение к терапевту было сделано через 2 года после травмирующей ситуации. Обращение по поводу жалоб на снижение настроения, отсутствие мотивации к учебе, раздражительность. Ситуация. Девушка готовилась к экзаменам, родители настояли на занятиях с репетитором, который гарантировал поступление. Девушка сопротивлялась, так как «хотела поступит в ВУЗ честно», но ее отговорили («уломали»). Случилось так, что репетитор в результате конфликта был выведен из приемной комиссии, и все его «протеже» были провалены. Через месяц он попал в больницу с тяжелым инсультом. Обращение к терапевту – через год после события. Девушка поступила САМА в другой ВУЗ, но испытывала напряжение при экзаменационной сессии. По сути, ее переживания были формой реактивной депрессии. Событие годовой давности не считали травмой, так как «какой спрос с заболевшего».

В ходе терапии внимание было привлечено к подавляемой безадресной злости. Объект агрессии: репетитор, но эта агрессия была «стыдной и неуместной», так как человек тяжело болен.

Травмирование при стихийных бедствиях

Это ситуации землетрясения, наводнений, крушения поездов, аварий и прочих, неожиданных для стабильной и последовательной жизни человека событий. Частично к таким ситуациям относятся автомобильные катастрофы (с позиции пассажира). Общее в таких эпизодах то, что человек реально теряет опыт власти над окружающим физическим миром и попадает в символическом смысле в предельно «детскую» ситуацию. Основное переживание – это растерянность и бессилие, беспомощность, дезориентация. Эта вынужденная регрессия в сочетании с переживанием физической боли, беспомощности и опасности создает неблагоприятный фон для восстановления психики, и последствием таких событий может стать развитие ПТСР.

Тактики терапевта сосредоточены на том, чтобы восстановить свободу переживания и свободу активности. С точки зрения цикла контакта, это развитие и поддержание циклов, связанных с удовлетворением потребностей. Терапевт может предложить не просто выразить агрессию в адрес персонифицированного «врага», но предложить в фантастической форме придумать сценку, в которой «враг» будет наказан. И человек победит стихию.

Часто это сценка, в которой человек может вообразить на своем месте более ловкого и умелого человека, «супергероя», и победа этого человека над стихией станет в некотором смысле его победой. В таких ситуациях терапевту не стоит стесняться того, что ситуация нереальна! Важнее восстановить свободу активности и переживания могущества «Я» по сравнению со стихийными силами природы. Восстановить контроль над внешними объектами.

Чтобы дать иллюстрацию для этой идеи,приведем старый анекдот. Ситуация в Спитаке после землетрясения. Спасатели через три дня откапывают под руинами кабинку туалета и в ней находят живого, здорового, но ужасно виноватого старика. Увидев спасателей, он начинает оправдываться: «Я только дернул за веревочку, я ничего больше не делал, а оно и началось! Я не виноват в происшедшем!». Можно легко предположить, что у этого человека не будет ПТСР. Он сочинил такую картину ситуации, в которой он сам имеет волю и ответственность за происходящее.

Но работа с последствиями травмы после стихийного бедствия заключается не только в том, чтобы восстановить активность, но и в том, чтобы поддержать выход из регрессии. Во многом тактики работы похожи по этапам с работой при утрате, так как человек расстается с прежним образом жизни и нуждается в том, чтобы проститься с прошлым и потом встретить настоящее. Так же как при работе с утратой, не стоит обольщаться тем, что человек внешне спокоен. Горевание по поводу утрат должно быть выполнено в эмоциональной форме.

Травмирование при чрезвычайных ситуациях. Тактики помощи

Человек, попавший в неожиданную для него экстренную ситуацию, связанную с угрозой его жизни, часто не имеет возможности скомпенсировать пережитый стресс, и после такого события есть риск развития ПТСР или, как минимум, проявлений последствия травмирования на психологическом уровне. Примером такой чрезвычайной ситуации может быть террористический акт, разбойное нападение и прочие ситуации, в которых участвует воля людей и в которых воля нарушителя противостоит общепринятым нормам отношений между людьми и представляет угрозу жизни. Такие ситуации создают стресс сразу в нескольких сложно пересекающихся личностных пространствах, так как затронута и область потребностей, и область отношений. Дезориентация и бессилие в сочетании с разрушением привычных социальных связей и конструктов создают сильный стресс и создают почву для этических конфликтов.

Сильный стресс переживают не только непосредственные участники ситуации, но и их близкие. Проработка таких ситуаций состоит в том, чтобы выделять отдельные циклы из сложного переплетения фигур и каждую проработать отдельно. Так как у жертв возможен феномен амбивалентного отношения к агрессору («стокгольмский синдром»), то терапевт должен аккуратно и обстоятельно прояснять все чувства и паттерны поведения, которые обнаруживают у жертвы. Не стоит поддерживать актуальные журналистские паттерны. Жертва может стыдиться своих амбивалентных чувств или проецировать их. Например, считать злодеями тех, кто не оказал вовремя необходимой помощи. Или сочувствовать и проявлять эмпатию к захватчикам.

Последовательность действий терапевта та же, что при работе с утратой. Но больше внимания уделяется проработке всех социальных связей и возможных размышлений жертвы о том, как ее личность и ее действия оцениваются другими членами сообщества. Важно поддержать возвращения жертвы в статус нормальной жизни и приписывание статуса «чужой» агрессору. Желательно, чтобы терапевт в ситуации этического конфликта однозначно расценивал поведение жертвы как то, что может быть принято и поведение агрессора как неприемлемое для общества.

Оперативная помощь при актуальном травмирующем событии. Профилактика ПТСР

Тактика действий терапевта в острой ситуации, в которой человек стал участником травмирующего эпизода, направлена на профилактику последствий пережитого стресса. Тактика, которую рекомендуют использовать, на первый взгляд противоположна житейской логике. Житейская бытовая логика, о которой мы уже упоминали, требует успокоения. По принципу: «если внешне успокоился, следовательно, внутри все как-нибудь само уляжется!».

В противоположность этому тезису, профессиональные рекомендации предлагают создать активную ситуацию коммуникации. В этой коммуникации терапевт побуждает человека, пережившего неприятную ситуацию, выговориться, рассказать о чувствах, мотивах, надеждах, разочарованиях, незавершенных действиях, выразить их, обсудить отношения с другими участниками ситуации. Терапевт может препятствовать тому, чтобы человек уснул, до того, как будут выражены чувства и человек сориентируется в своих мотивах и желаниях, и сориентируется в ситуации. Эту профилактическую работу необходимо сделать до того, как в сновидении произойдет «интеграция негативного опыта», после которого многочисленные ассоциативные связи просто запутают и затруднят профилактическую работу.

Например, рекомендации, которые дает Шведская служба социальной работы для действий консультантов по помощи людям, попавшим в кризисные ситуации, вполне конкретны. Вот пример истории, которую мне пришлось услышать в качестве примера на семинаре. В результате автомобильной катастрофы погибла молодая пара. Двое детей дошкольного возраста попали к родственникам, которые готовы были принять над ними опеку. Сотрудник социальной службы проводил профилактическую коммуникацию. Он сообщил детям, что «жизнь родителей прервалась», и через несколько дней посетил с ними место, где произошла авария. Он сказал детям, что «теперь заботиться о вас будет тетя Лора, что на занятия вас будет возить Н., что за помощью вы будете обращаться к К.». Итак, сотрудник перечисли все мыслимые области активности детей. Он подсказал им форму для выражения горя по поводу утраченных родителей.

Такая форма казалась слишком «холодной», но дети были маленькие, 4 и 5 лет. И действительно, более гуманным было дать им выразить свою растерянность и подсказать способ восстановления картины мира, чем добиваться от малышей бесконечного ужаса и разрушительной неопределенности, и переживаний растерянности в связи с утратой родителей.

Пример реабилитирующей работы с травмой отношений

Этот эпизод уже кратко упоминался. Содержание эпизода, последствием которого был ПТСР.

Мама отдает на пятидневку дочь. Девочка Катя вцепилась в маму. Мама отослала ее от себя, приказав: «Принеси мне сумку!» «Я вернулась», – рассказывает Катя терапевту, – «а ее нет. У меня недоумение и растерянность. Я совершенно одна, (« этого не могло быть»). И нет локтя, кто поддержал бы. Дети дразнились, что я нервничаю. Я совсем одна. Лучше бы мама отошла сама при мне!».

В ходе сессии терапевт спрашивает клиентку: «Ты становилась на ее место?» Та отвечает: «Да, она это сделала, чтобы самой не переживать. Позаботилась о себе больше, чем обо мне. И это вызывает злость! Хотя я сейчас как взрослая ее понимаю и не считаю свою злость правильной». Эти чувства клиентки понятны и естественны в системе отношений, которая реконструируется на эпизод травмы. Диагностика нарушения композиции дает картину предательства и разрушения отношений в системе: разрыв картины мира ребенка, «как же она могла нарушить свои обязательства, ведь я же выполнила свои!». Мама отослала, а потом ушла. И воспроизведение ситуации с выражением чувства протеста только воспроизводит ситуацию бессилия. Отреагирование чувств девочки в адрес матери ничего не меняет в композиции, и требуется другая экспериментальная работа.

Чтобы создать эксперимент, терапевт обдумывает ситуацию в более широком контексте, чем его видит «девочка». Принципиально то, что сама девочка по своему возрасту не могла сформулировать свою претензию, а ее чувства недостаточны, чтобы «переналадить» ситуацию. Тут решающее слово, как ни странно, за взрослым. И только введение дополнительного взгляда на ситуацию позволяет прояснить предмет конфликта. Поэтому помощь будет оказана не в духе «завершения незавершенного действия», а в духе «реконструкции и достройки» системы отношений. Итак, терапевт может сделать гипотезу, что по (общественному) договору, мама, дав поручение, должна ждать ребенка и наградить. Это ситуация тупика. Так как претензии к маме, которые будут высказаны ребенком, только раздражают маму и удаляют ее от ребенка, и разрушают отношения, тем самым ухудшая ситуацию ребенка. Феноменологический анализ показывает, что агрессия ребенка бессильна в плане изменения ситуации. Такая ситуация может быть классифицирована как указанная нами выше особенность травмы отношений.

Вернемся к сессии. Катя сообщает, что «так и в жизни. Если то-то заранее обещанное не выполняется, то у меня получаются эпизоды неукротимой ярости. Это, наоборот, все либо ухудшает в отношениях, или даже меня дразнят». Терапевт предлагает продолжить работу с телом, так как его гипотеза о нарушениях в системе отношений должна быть проверена. И в любом случае объяснения и интерпретации тут не помогут, поэтому нужно воссоздать эпизод во всей силе его чувства и сделать реконструирование непосредственно в живом эксперименте. Поэтому терапевт спрашивает Катю о физических ощущениях и ассоциациях из детства к этим физическим ощущениям. В надежде, что ассоциации дадут ключ к реконструкции.

Катя: «Сейчас только под лопаткой болит. И вспоминается сон из детства. В раздевалке ищу туфли, дети бегают. Спрашиваю какую-то девочку: «Не видела ли туфли?». И девочка: «А зачем коротышкам туфли?». Злость сильная: «Как эта соплячка смеет так говорить! Она убегает (терапевт отмечает, что в композиции сновидения эта смена сюжета соответствует срыву контакта и воспроизведению картинки конфликта в новой, упрощенной, или более архетипичной композиции. Подробнее о связи появления символических фигур архетипического ряда и срыва контакта в сновидении мы расскажем в другом месте. Пока заметим, что есть ответвление сюжета от основной фигуры). Я нахожу оранжевые босоножки. Но они не те!».

Терапевт предлагает фрагмент работы со сновидением, с темой отношения героини к девочке. Катя уверенно входит в образ и сообщает, немного детским голосом: «Раз она наглая – значит, она и спрятала. Тебе и так, мол, нормально, без туфель, перебьешься». В этом высказывании, конечно, есть сильный этический заряд и публичная агрессия. И в этой сценке из сна принципиально важна реакция и поведение публики. Как они отреагируют в сценке из сновидения на поведение наглой девочки? Потому что не драка с девочкой (победить и отобрать), а социальные стандарты взаимоотношений решат этот конфликт. Эта роль публики настолько очевидна, что Катя переключается и продолжает: «В той ситуации сна достаточно было бы, чтобы кто-то из окружающих сказал, что в той ситуации девочка (в жизненной ситуации – мама!) нехорошо сделала, убежала, наврала о босоножках, но она вернется, прости ее!».

Стоит прокомментировать эти реабилитирующие действия окружающих. Конечно, этого поступка со стороны окружающих в ситуации травмы не было. Но если представить себе, что это действие состоялось, то в чем его реабилитирующая (исцеляющая) сила? Как ни странно, в этой реплике нет утешения. Это просто феноменологическое высказывание. Все, что требовалось, это признать факт. А потом дать надежду.

Катя слушает небольшое рассуждение терапевта и, вздохнув, продолжает: «Да, мне это даже в голову не приходило. Я хорошо помню, что в той ситуации дети сказали – зачем тебе мама, и так перебьешься. Мы же перебились!» (тут терапевт мог бы мысленно посетовать о том, какие разные бывают формы поддержки. В этом случае поддержкой было бы не телесное прикосновение и объятия, а помощь в том, чтобы сориентироваться и услышать правду. В том числе этически ориентированное заявление, что мама нехорошо сделала, и исправит это. Такой подход может вернуть картине ситуации осмысленность).

Сессия продолжается.

Интервенция терапевта: «Итак, конечно, мама не хорошо сделала, когда обманула маленькую Катю, надо было, чтобы кто-то рядом сказал: ''она не права, потерпи, она вернется''». Такое ожидание девочки можно было легко реконструировать на основании подсказки из сна.

Катя: «Да, даже если бы тогда меня пожалели, отвлекли и сказали – «успокойся, теперь я с тобой» – это было бы не в тему. Все равно бы отвлекало. Мне нужна была ясность» (мысленно терапевт вспоминает многочисленные ситуации, когда такой же эпизод проигрывался не со взрослым человеком, а с ребенком, в работе по заказу родителей. Как часто возникает в подобных ситуациях этический конфликт, так как может показаться, что терапевт вовсе не восстанавливает картину отношений, а просто настраивает ребенка против мамы, а ведь от нее заказ на работу).

Итак, композиционная ясность конфликта восстановлена, и теперь можно создать реабилитирующую сценку, в которой в разговоре на пустых стульях с воображаемой фигурой Катя выскажет спокойно претензии к своей маме. Ситуация контакта восстановлена.

Реконструкция эпизода и реабилитирующие сцены не обязательно проигрывать в событийном эксперименте, иногда достаточно просто обсудить тему. Но чаще полезно сделать игру, так как могут оказаться дополнительные, не выявленные в вербальном обсуждении фигуры и мотивы.

Как будто бы, сессия завершена. Справедливость восстановлена в этически корректной реконструкции сценки и контакт восстановлен в ходе создания полноценной композиции. Но этого не достаточно! Так как в том эпизоде сохранился опыт бессилия агрессии ребенка, и только вмешательство внешних сил восстановило ситуацию. Поэтому после того, как восстановлен контакт в уроне социальной группы (композиции отношений), стоит вернуться к задачам восстановления контакта в области спонтанной активности субъекта. То есть в данном случае вернуть агрессии маленькой девочки Кати потентность. Тем более что энергии для такого эксперимента достаточно.

Терапевт предлагает Кате создать эксперимент, в котором будет творчески реконструирован такой вариант активности ребенка, в котором для ребенка ситуация имела бы позитивный исход. Например, «почему бы маленькая Катя не рискнула бегом догнать маму и не вскочить как акробат, на нее верхом!? Мама не сможет сопротивляться и тогда можно будет попасть домой. И только потом дома разборки!».

Катя легко включается в обсуждение этой возможности, и развивает тему: «Да, я легко и с удовольствием прямо сейчас представила такую сценку, мне весело! И с удовольствием фантазирую о том, как дома будет шумный конфликт: мама говорит «мне надо на работу», а дочь – «забирай меня домой». И потом после долгая торговля. Конечно дочь согласится, но до того будет поиск компромисса. Потом уже прийти в детский сад совсем другое дело!»

После проработки этой фигуры терапевт предлагает рассмотреть мысленный эксперимент развития активности ребенка с негативным содержательным исходом. «Девочка догнала бегом маму, а мама скинула ее, тут девочка устроила крик, вопли, начала валяться на асфальте, а мама все равно ушла». Терапевт: «А как такая фантазия могла бы продолжиться?». Катя (подумав): «Наверное, девочка бы устала, перестала плакать, запечалилась, а потом смирилась бы с тем, что проиграла и успокоилась. Это печально, но в этом есть справедливость!» (комментарий консультанта: заметно, что названы все стандартные фазы проработки переживания утраты, в данном случае проработка отделения).

А что если проработать в этой композиции еще и фигуру мамы, предлагает терапевт. Катя соглашается, но выражает сомнение, что мама как-то может изменить свое поведение. Девочка, конечно, бессильна перед активностью мамы. И девочка бессильна оказать влияние на маму, у нее нет «инструментов», нет средства влияния на маму. И тут мы подходим к самой сердцевине работы по реабилитации и исцелению травмы.

Терапевт делает принципиальную реабилитирующую интервенцию: пусть мама в той сценке получит поддержку, и с ней, например, поговорит мудрый человек, утешит и «вразумит ее». Ведь она просто устала, но на самом деле она позитивно настроена к своей дочке. Возможно, ей на пути встретится консультант по детям, и она, успокоившись, наконец «поймет», что не хорошо бросать дочку просто так. И мама вернется, дочка и мама встретятся (контакт будет восстановлен). Катя поддерживает эту игру и продолжает, с облегченной улыбкой: «В моей фантазии мама возвращается с виноватым видом, и приносит игрушку, которая заменяет девочке маму на время пребывания в трудной ситуации. И с грустью расставания придется просто примириться».

Работа закончена. Мы отдаем себе отчет, что представленные выше сценки – не руководство по поведению родителей с детьми. Это реконструкция чувств взрослого человека, которые спроецированы в давнюю ситуацию детской травмы. Поэтому некоторая «зрелость» выражения в этих эпизодах естественна. Терапевт отдает себе отчет в том, что «в жизни все было бы не так!», и в то же время инфантильные переживания ребенка, сохранившиеся в душе взрослой женщины в относительно изолированной форме, также проявились и были, наконец, освобождены в данных экспериментах. Сам детский эпизод – не самоцель для такой работы. Так как смысл и нацеленность этой работы были в области актуальных переживаний Кати, ее заказ был по поводу «немотивированных вспышек обиды и ярости в ситуациях, когда другой человек обещал и не сделал!».

Некоторые комментарии вдогонку. Стоит заметить, что в эксперименте терапевт предлагал девочке «догнать маму и схватить ее рукой, забраться на нее!». Такая телесность активного контакта не случайна. Возможность действовать и совершать агрессивно-захватывающие действия рукой в контакте принципиальна для восстановления активности в фантазиях и взрослого, и ребенка. Можно обратить внимание на изысканность параллели вектора агрессии из сновидения и в жизненной ситуации. (Бессильная ярость в ситуации ушедшей мамы суммируется с реальной злостью против высмеивающей девочки). В сновидении имело место осуждение (этический запрет) на агрессию для девочки, у которой вторая отобрала туфли. То есть запрет агрессии против тех, кто проявляет к тебе агрессию. В реальности детского сада была запрещена (обещано наказание) агрессия против тех, кто, видимо, в саду «утешал» вновь прибывшую («а взрослые запрещали драться»). В реконструкции отношений с мамой тот же запрет (угроза наказанием отвержения) останавливал девочку от того, чтобы рукой ухватиться за маму. В этой ситуации разрешение конфликта было не в области проявления агрессии, а в области свободы выдерживания напряжения конфликта и переговоров.

Функции СЕЛФ и работа с травмой

В приведенной выше работе методически важно, что при проработке ситуации травмы необходимо создать реабилитирующую композицию по трем зонам, соответствующим трем функциям СЕЛФ. По ЭГО-функции восстанавливается композиция отношений и учет всех мотивов, по ИД-фукнции реконструируется свобода активности во всех областях взаимодействий. По функции ПЕРСОНАЛИТИ восстанавливается свобода отношений и ролей, в том числе свобода пребывания в конфликте.

Может ли мелочная физическая травма быть поводом для ПТСР?

Да, если это событие происходит в сложном эмоциональном контексте, и отношения в этом эпизоде есть символ серьезного периода в жизни. Такие ситуации возможны в детстве, физическая боль «закрепляет» переживание. Вот небольшой фрагмент работы. Таня вспоминает, как поранила руку в присутствии родственников, когда выполняла просьбу мамы. «Осталось чувство удивления, почему я не ощущала физической боли. Была обида, которую тоже не чувствовала сначала. Все застыло. Когда тебе больно, хочется, чтобы утешали, а не орали, что ты сама виновата». Таня, рассказывая о событии, говорит, что «мне важно, чтобы говорили о моей боли и можно было высказать чувства, и эти чувства не были отвергнуты».

Ярость. Работа с телом

В работе с травматиком мы ожидаем эпизода ярости. Это та ярость, которая поднялась в нем как защитный механизм (мы помним,что это регрессивный защитный механизм) в ответ на ситуацию беспомощности. Эта ярость хранится у травматика «в теле». Ярость никак не помогает ему в установлении отношений и даже не помогает ему при размышлении о той ситуации, в которой была травма. Поэтому он сам боится собственной ярости и ретрофлексирует ее. Тактика терапевта часто предполагает в ходе сессии найти место и дать выход ярости. Отметим, что ярость не помогла тогда, когда случился неприятный эпизод. Поэтому мы работаем с яростью не как с «незавершенным действием», которое смогло бы быть завершено. Чаще всего ярость надо просто «выпустить на волю», а терапевт мог бы свидетельствовать эту ситуацию, присутствовать при ней. Это может быть фантастический эпизод, в форме экспрессивного эксперимента. Или даже «идеомоторная фантазия» с самыми нереалистическими подробностями. И только после освобождения от ярости, воспользовавшись временной передышкой, направить усилия в область восстановления свободы манипулирования.

Примеры из сессии. Работа с яростью

Пример 1

Клиент: я вспоминаю о ситуации и чувствую напряжение в области горла и челюсти сжаты.

Терапевт: ты понимаешь природу этого напряжения?

Клиент: нет, это что-то ужасное и разрушающее. Я боюсь этого.

Терапевт: сохраняй контакт со мной и усиль это физическое переживание, как будто в сказочной ситуации.

Клиент: (напрягает мышцы, челюсти его начинают дрожать)

Терапевт: на что это похоже, если бы ты сейчас сделал то, что тебе подсказывает, к чему ведет это напряжение!

Клиент: это какая-то странная ярость, мне кажется, я зарычу как дикий зверь.

Терапевт: сделай это, направь свою ярость (жестом показывает на пустой стул с подушкой).

Клиент: (делает сильное движение и рвет руками подушку) РРР…. Это что-то разрушающее. Мне хочется все здесь разметать и разрушить.

Терапевт: я вижу тебя. Ты можешь продолжать. Сделай, заверши это разрушение в своей фантазии, не сдерживай себя.

Клиент: (делает несколько символических движений всем телом и расслабляется) мне стало свободно. Что-то ушло. И светлая пустота. Я могу теперь дышать.

Терапевт: теперь, когда ты освободился от этого ужаса, давай вернемся к тому эпизоду, в котором зародилась ярость. На кого направлена такая сила чувства (кто тебя так обидел, что родилась столь мощная ярость)?

Пример 2

Клиент: я вспоминаю об эпизоде разговора, когда Миша (мой партнер) сказал мне, что наш контракт заканчивается. Что-то очень сильное, как удар. Хотя он сказал обыкновенные слова.

Терапевт: Сфокусируйся на чувстве, которое возникло в теле в этот момент.

Клиент: Это напряжение в руках, поверхностное дыхание. Что-то странное и нечеловеческое. Уже прошло полгода с ситуации, но сердце начинает биться с ужасом и страхом.

Терапевт: Вырази это чувство через фантазию. Представь себе, что ты хищное животное.

Клиент: С удовольствием!Я так страдал эти полгода. Я вижу картинку, как хищная пантера кидается на него и ударом лапы переламывает хребет, и затем рвет его на части. Черная кровь вытекает из тела на снег. И сгорает. Тело и кровь сгорают, чтобы не было следа (заметим, что эта фантазия по сценарию похожа на эпизод битвы героя с силами Хаоса из романа Роджера Желязны «Хроники Амбера»). Сейчас испытываю облегчение. Мне не хотелось бы, чтобы мой бывший партнер узнал об этой странной фантазии, но у меня чувство, как будто бы у меня из груди разорвали когтями и вытекла черная кровь обиды. Мне светло сейчас. Пожалуй, я даже мог бы ему завтра позвонить.

Сотрудничество клиента и терапевта

Важно, чтобы терапевт и клиент контактировали «здоровыми» частями и совместно «рационально» действовали по поводу травмы. Не очень перспективно, если у клиента проявлены чувства, а терапевт просто помогает пережить эти чувства, понимая человека, но не решаясь затронуть болезненное. Так как в сердцевине травмы не болезненные чувства, а фундаментальное нарушение контакта, которое рано или поздно должно быть восстановлено, чувства только «прикрывают» это сложное место. Добраться до этой зоны не просто, поэтому для терапевта так же важно, чтобы признавалось и сохранение контакта с тем, что человек не хочет говорить.

Тактики помощи, работа с телом и поиск векторов прерванной активности

Нам кажется важным привлечь внимание к тактикам телесной работы при проработке травмы. На первый план выйдет исследование зон возможного контакта и способов телесного взаимодействия. Мы будем придерживаться идеи, что задача – не утешение, а восстановление свободы активности и свободы контакта. То есть в широком смысле – восстановление свободы творческого приспособления. Мы будем считать более приоритетным использование тактик развития свободной активности во внешней среде по сравнению с тактиками терпения и совладания с переживанием за счет расслабления. В этой области требуются комментарии. Известно, что выбор терапевтом одного из двух направлений (фокусировать или рассеять) развития активности у клиента требует обоснования. Выбор зависит от актуальных задач терапии.

Так, при терапевтическом консультировании людей, только что перенесших сильное страдание, переживающих острую душевную или физическую боль, или бывших участниками ужасного события, важно восстановить их способность поддерживать контакт и делать содержательные высказывания. Поэтому часто применяется тактика рассеивания аффекта (дифлексии), для того, чтобы сила переживания не поглотила психику и человек мог спокойно продолжать рассказ. Примером такого рассеивания напряжения может быть телесная фокусировка на приятном, комфортном или релаксирующем переживании, которое служит «якорем» для возвращения человека от страдания. Часто таким якорем становится прикосновение руки терапевта, или собственное движение тела клиента (поэтому лучше о чем-то неприятном рассказывать в движении, например во время прогулки по уединенному парку).

Противоположная задача имеет место, когда актуальная ситуация переживается человеком как относительно спокойная. В этом случае нет задачи снизить аффект, и терапевт может сосредоточиться на том, чтобы найти пути пробуждения и развития активности клиента, направленные на внешние по отношению к клиенту объекты. Терапевт будет использовать техники амплификации и сосредотачивать свое внимание на эпизодах контакта и поддерживать активность и свободу клиента в каждом из таких эпизодов. В том числе, чтобы поддерживать выражение недовольства и выражение агрессии, в вербальной и в двигательной форме. Причем в последнем случае терапевт будет стараться каждый эпизод агрессии завершить установлением контакта и получением результата, который бы устроил клиента. И поддерживать свободу экспрессии клиента. Даже если это будет казаться нарушением моральных норм. Мы помним, что выражение недовольства и гнева, защита себя в агрессивной форме часто расценивается обществом как выходящая за пределы моральных нормативов. И поэтому право на активность как будто бы преимущественно передается только нарушителю, агрессору.

Универсальная тактика в отношении телесных симптомов основана на осознанности. Если человеку удается оставаться в состоянии континуума осознанности, он сохраняет контакт с собой «здесь и сейчас», и благодаря этому может без опасности разрушения себя встретиться и контактировать с импульсами телесного уровня, которые актуализируются в теле при воспоминании о травме.

Пример 1

Клиентка рассказывает об эпизоде, в котором была получена тяжелая физическая травма, последствием и были феномены ПТСР. Девочка (8 лет) в школе по приказу учительницы закрывала окно, и одноклассница в шутку стала ее выталкивать. В результате девочка не удержалась и выпала в окно, получила травму лица и сотрясение мозга. Сопровождающие обстоятельства были таковы, что кроме физической травмированности имела место травма психическая и феномен ПТСР. Когда клиентка рассказывает об эпизоде, когда одноклассница начинает ее выталкивать, ее тело начинает напрягаться и дыхание становится поверхностным.

Терапевт: Что происходит сейчас с твоим телом?

Таня: Спазм ниже челюстей. На уровне горла (остановленный крик? остановленная ярость и протест? остановленная агрессия в адрес атакующей девочки?) и сцеплены челюсти. Челюсть сильно болит.

Терапевт: можешь сейчас показать, как сильно сцеплены твои челюсти. Покажи, с какой силой они сжаты. Возьми мою руку, сожми мою руку твоими руками с такой силой, как сжимаются твои челюсти.

(Комментарий: терапевт использует прием переноса активности с внутреннего поля, из позиции ретрофлексии, на внешний и безопасный объект. Терапевтический прием рискованный, но эффективный, так как при сильной регрессии человек рискует проявить агрессию только к близкому и безопасной фигуре, каковой в данный момент является терапевт. А Таня явно регрессировала. И нуждается в поддержке. Однако позднее терапевту надо будет найти реальный объект для проявления активности, по отношению к которому будет уместна ее агрессия.)

Таня (вцепляется в руку): Это даже вкус. Соленый, горький (разжимает руку). Сейчас только боль в суставах челюстных осталась. Но я уже могу говорить дальше (продолжает удерживать руку терапевта мягким движением).

Терапевт: Сейчас, когда ты можешь продолжать говорить, возможно, ты сможешь заметить свои чувства в адрес той девочки?

Таня: (слишком быстро): Я не виню ее, она была «дурочка» и ничего не соображала, я сама виновата в том, что неосторожно полезла на окно.

Терапевт: Наверное, ты действительно не винишь ту девочку, но как-то ты могла отбиться от нее? Попробуй медленно воспроизвести ситуацию.

Таня: Там был момент, когда я могла дрыгнуть ногами и удержаться. Но я тогда ударила бы ее ногами по голове!!! (замирает при звуке собственных слов)

Терапевт: Как сейчас твои челюсти?

Таня: Дрожат, но сжаты не так сильно. Я чувствую, что я действительно сейчас могла бы оттолкнуть ее ногой (показывает движение). Но это ведь ужасно и неправильно – бить ногами по голове (сжимается и замирает).

Терапевт (интервенция, направленная на восстановление границ и ответственности): А как ты думаешь, могла бы та девочка сама отпустить тебя и отпрыгнуть, чтобы увернуться от твоего движения?

Таня (освобождено): Кажется, в этом не было бы сложности. Значит, я сама могу оттолкнуть ее ногами, а она пусть уворачивается (показывает жест корпусом и ногами, освобождено). Я ведь не планирую нанести ей увечий, и она сама может отвечать за себя.

Пример 2

Клиент (Олег) говорит о том, что какие-то слова из произнесенных терапевтом задели его. И после этого сообщения замолкает, захваченный приступом рыданий.

Терапевт: Что именно задело тебя? Или какие-то события из прошлого вспомнились?

Олег: Я не знаю.

Терапевт: Какие сейчас есть ощущения в теле, где в теле есть ответ на слова, которые задели тебя в группе?

Олег: Это в груди. Но я сейчас говорю, и в груди облегчение, напряжение вытекло через руки и ноги.

(Комментарий терапевта: описанная феноменология соответствует сбросу напряжения. Но в перспективе терапевтического исследования нас вряд ли привлечет то, что клиент чувствует себя лучше после сброса энергии. Это что-то вроде микроскопического уровня разрядки, что-то типа псевдовегетативного криза. Для того, чтобы разобраться с содержанием, нам стоит вернуть возбуждение в исходную форму, но в переносимом для клиента виде. И попробовать найти эмоциональный план этого переживания).

Терапевт: Верни, если можешь, напряжение в груди и постарайся найти, с чем оно ассоциируется.

Олег: Да.

Терапевт: Какое оно, что ты переживаешь?

Олег: Это теплое, напряженное. Мне трудно дышать.

Терапевт: Сохраняй контакт со своим дыханием,чувствуй и дай обобщенную метафору.

Порядок работы при ПТСР

Итак, в приведенных выше примерах терапевт, несмотря на разнообразие ситуаций по их содержанию, действовал исходя из некоторой идеи о последовательности проработки эпизодов. Конечно, эти эпизоды в конкретной практике могут быть проработаны в разном порядке, как подскажет ход сессии. Но важно помнить, что все эти «топики» должны быть так или иначе обсуждены.

На практике работа может быть начата либо с середины, то есть с воспоминания об эпизоде, либо с того, что клиент предъявляет в контакте симптом или реакцию, которая включает элементы «ярости». И при проработке симптома или реакции начинает выясняться композиция отношений, которые поддерживают травму. Мы признаем, что недостаточно просто «отреагировать» телесное напряжение, в котором запечатлелась травма. Целью терапии будет восстановление всей системы отношений в эпизоде, и поддержка потенциала развития контакта во всех линиях отношений.

1. поговорить о ситуации и эпизоде (симптом может быть вместо эпизода, и далее по ассоциации эпизод);

2. проясняем в разговоре с клиентом всех людей и все композиционные аспекты. В том числе точку, предшествующую «больному» месту. С этой точки во времени и пространстве отношений или физического пространства мы найдем тот момент замешательства или спутанности ролей и отношений, который стал основанием для последующего образования изолированной структуры, поддерживающей ПТСР;

3. проясняем и собираем всех действующих лиц. В том числе даже тех, упоминание о которых клиенту кажется несущественным. Регистрируем и идентифицируем все отношения между этими персонажами и ассоциативные параллели этих отношений в позднейшей жизни;

4. признать место или места в композиции эпизода, в котором субъект переживал чувство беспомощности и замешательства, обсудить их. Признать «право» и свободу клиента переживать эти чувства. Восстановить контакт в плане этих чувств;

5. обиды на отсутствующую помощь, к кому, как могла быть запрошена помощь. Признать тот факт, что обращение за помощью есть право и необходимость;

6. признать «закономерность» чувства ярости самозащиты в адрес агрессора (если был агрессор) или странную разрушительную ярость в отношении к судьбе;

7. найти уместность обиды или ярости как основы физического движения, которое стало спасительным (стань как юный Геркулес, который справился и победил змею,и реши задачу!);

8. проработка всех эпизодов в плане восстановления манипулирования, восстановления свободы активности. В том числе фантастические варианты. В фантастике не должно быть «роялей в кустах». Фантастика в том, что герой преображается сам чудом своих эмоций и становится очень ловким, потентным, сильным как животное, ловким и умелым как воин;

9. в финале работы субъекту стоит сделать содержательное обобщение суммы отношений, последействие;

10. примечание. Во всех случаях отношений проясняются моменты мотивов, желаний.

Активность субъекта должна быть свободной, выбор формы поведения должен быть свободным и осознанным.

 

Замечания по специфике работы

Обида

Стоит сделать несколько замечаний по поводу проявлений переживания обиды в сессиях, посвященных проработке травмы. Обида многими авторами рассматривается не как полноценная эмоция, а как композиция, включающая страх, злость, любовь. С точки зрения гештальтподхода обида – это феномен при разрыве слияния. Этим словом субъект обозначает возрастающую тревогу и возбуждения, специфически связанной с разрывом или угрозой разрыва слияния.

В эпизодах травмы выражение обиды в адрес какой-либо фигуры актуально может свидетельствовать о мотивах и интересах, связанных с этой фигурой, и обозначать вектор агрессии. Противопоказано «убирать обиды» или поддерживать у клиента тему «отказаться от своей обиды», такая редакция может вести к потере контакта. Исходя из этих соображений, хотя не всегда самый лучший выбор, использовать для выражения обиды «эксперимент с пустыми стульями». Позитивный результат, которого можно ожидать – это то, что человек вернет себе право идентифицировать себя как отдельную личность, имеющую собственные границы и собственную ценность. И сообщение другому о том, что «я имею обиду на тебя» в контексте работы со слиянием имеет прогрессивное значение.

Прощение

Часто человек, переживший фрустрацию, сообщает: «Я простил агрессора, но в теле осталась боль». Мы заметим, что в этом высказывании отражены определенные моральные ценности, которые ошибочно спроецированы в композицию отношений. Терапевт может поддерживать иную практику. Я часто рекомендую своим пациентам, что сначала стоит выразить недовольство и восстановить свои права, даже наказать обидчика, если он того заслуживает, а после этого свободно и осознанно простить его и отказаться от претензий. Кстати, именно такая этика (практика) декларируется в отношении правонарушителей в уголовном праве: человек, совершивший преступление, должен понести наказание, после этого ему возвращаются его права. Прощение как поступок символизирует расставание с прошлыми восстановление контакта.

Контрперенос

Для иллюстрации темы приведем фрагмент супервизии. В этом фрагменте работы супервизор сосредотачивает внимание на контрпереносе терапевта. Сильные чувства терапевта отвлекают его от внимания к композиции эпизода (события), и от того, чтобы помнить о фрустрированных мотивах клиента. Терапевт может быть захвачен стереотипами житейской логики, в которой желание «избежать боли» становится доминирующим. Мы понимаем, что в житейской логике есть здравый смыл, основанный на опыте контакта с внешним миром. Действительно, не стоит человеку идти туда, где его будут обижать или где он будет испытывать физическую боль. Житейская логика, как упоминалось выше, распространяет эту идею и на внутренний мир человека. Получается несколько странная идея о том, что «если тебе больно внутри, то лучше сделать что-то, чтобы не болело, отвлечься». Терапевт может оказаться вовлеченным в эту житейскую логику и поддержать страх клиента перед самим собой, вместо того, чтобы поддержать клиента в его встрече с самим собой.

Хотя клиент говорит «я не хочу думать об этом», это сообщение «хочу» не стоит интерпретировать как проявление ЭГО функции. Скорее, это проявление конфликта между той частью души клиента, которая желает наконец освободиться от боли, проявить ее, и той другой частью, которая охраняет статус кво и препятствует исцелению и самораскрытию. Действия второй части (тенденции) есть следствие социального опыта («если раскроешь чувства, то потеряешь бдительность, станешь уязвимым, станешь объектом социальной атаки»). И отчасти есть результат страха перед потерей контроля и психозом (захваченности аффектом). Действия «второй части» (которая дает информацию о наличии сильного неприятного чувства) нацелены на то, чтобы избавиться, наконец, от страдания.

Итак, вот фрагмент диалога в ходе терапевтической сессии:

Клиент: я испытываю ужас при мысли о приближении чувства, которое для меня стыдно и непереносимо. Мне страшно даже упоминать об это чувстве.

Терапевт: я предлагаю тебе избавиться от этого чувства, от этой реакции.

Клиент: нет, я не могу. Я снова чувствую себя брошенной в этой ситуации.

Комментарий супервизора. Терапевт может обратить внимание на то, что он фокусирует свое внимание и внимание клиента к реакции на фрустрацию и обходит своим вниманием ту потребность, внутреннее желание живого существа, которое было фрустрировано. Терапевт предложил клиенту борьбу с ужасом и переживанием пустоты. Но пропустил то желание, которое имело место, и пропускает желание, адресованное другому, историю про фрустрацию, которая сопровождала это желание. И терапевт поддерживает ту часть клиента, которая хочет подавить реакцию, так как устала от этой своей реакции. Но терапевт игнорирует того «живого младенца», который имеет «хотение-желание». Этот выбор фигуры, сделанный терапевтом, не нейтрален в плане дальнейшего развития сессии и контакта.

Чувства к травматику

Вот пример чувств, высказанных в круге обратных связей. Разочарование, нежность, раздражение за неясность того, что происходит внутри. Растерянность и недоумение. То есть расщепление на взрослое рациональное и что-то инфантильное. Совсем нет отношения к человеку, который перенес травму и рассказывает о ней, как к страдающему человеку. Чаще всего в группе мне приходится сталкиваться с проявлениями сочувствия и опаски, дистанцирования и иногда испуга со стороны тех, кто наблюдал работу по поводу травмы. Если отметить, что травматики часто с полным игнорированием контекста предлагают свои случаи даже на демонстрационных группах, в малознакомом обществе, то негативный психотерапевтический эффект этого феномена очевиден. Присутствующие реагируют дифлексивно или агрессией, редко с искренним сочувствием. Для проявления сочувствия терапевту часто надо создавать специальный контекст в группе.

Другую помеху в проявлении чувств создают спонтанные неконтролируемые реакции сброса напряжения. Человек может легко расплакаться, когда рядом кто-то беспомощный. Или проявить сентиментальность с элементом превосходства. И такие реакции тоже будут формой ухода от контакта.

Конечно, приходится признать, что само присутствие при той ситуации, что спокойный человек, вся жизнь которого только что казалась ясной, вдруг раскрывает негативный опыт своего переживания, как ни странно, действительно является травмирующим фактором для группы как системы. Этот феномен описывала в том числе Альбина Локтионова в работе, исследующей социальные механизмы, которые поддерживают «культуры травматизации» в обществе. «Теперь мне придется как-то менять свое представление о себе, о событиях группы и об этом человеке, возможно, даже о жизненных ситуациях! И это такая большая душевная работа! Его рассказ о неприятном – это реальная атака на мой успокоенный внутренний мир и успокоенный налаженный мир взаимодействий нашей группы» (из самоотчета участницы группы).

Терапевту в группе стоить учитывать этот факт. То, что группа реально переживает публичную проработку эпизода травмы как болезненное, хотя и очищающее дело. В группе человек находит безопасное место и рассказывает о перенесенных чувствах. Важно, чтобы человек, который говорит о странных чувствах, не был отвергнут или осужден. В то же время не стоит, очевидно, смаковать «ужастики».

Замечания о позиции терапевта в сессии с травмой

Переживания травмы клиентом настолько сильны, что терапевту, наверное, невозможно оставаться в полном эмпатическом сопереживании и копировании переживания клиента. Но восстановление контакта есть цель (декларируемая) гештальттерапии. Рядом со второй целью – подержание границы. Так как контакт (встреча), как мы понимаем, без оформления границ организовать невозможно. Как же быть? Наверное, терапевт может поддерживать контакт с человеком и сочувственно присутствовать при том контакте клиента с чувствами разными, контакт с которыми восстанавливается в данный момент с клиентом.

Не стоит терапевту оберегать клиента от контакта с чувствами, которые тот переживает. Но терапевту также стоит понимать, что часть этих чувств обращены не к нему как к человеку, а к кому-то из прошлого, и в этой композиции отношений терапевту отводится роль сочувствующего и сопереживающего свидетеля. Будет ли в состоянии человек (терапевт) поддерживать такой тип границ?

Например, клиент выражает ярость «в присутствии терапевта», а терапевт сможет, пытаясь сохранить контакт и запутавшись в композиции, настаивать на то, чтобы клиент выражал ярость ему, терапевту, «сохраняя контакт». Это кажется смешным и наивным в письменном виде, но ведь бывает?! Потому что не всегда удается различить, где потеря контакта состоялась из-за проекции, а где – из-за прорвавшейся травмы. И такая тактика «псевдоподдержания контакта» ставит клиента в безысходное положение. Терапевт предлагает ему, клиенту, нечто удивительное. Либо отказаться от своего чувства, сделать дифлексию. Либо уничтожить своей яростью и болью того, кто сейчас – единственная надежда на помощь. И оставаться в одиночестве.

Откуда эта путаница, которую часто приходится наблюдать? Возможно, терапевту не всегда удается вовремя дифференцировать факт травмы, ситуацию незавершенного действия и «нагнетание чувств и уход от контакта», которую демонстрирует в диалоге с демонстративным пациентом. Заметим, что при феноменологическом построении сессии такая опасность уменьшается, а при интеракционном построении диалога опасность сбоя такого типа увеличивается.

Выбирать форму обратных связей?

Так как люди, имеющие в актуальном опыте последствия перенесенной травмы, чувствительны к ситуации отношений и чувствительны к отвержению, следует дать внимание обратным связям. Заметим, что такие люди мало могут воспользоваться феноменом коррекции послания, основанным на обратной связи (который так чудесно был описан Н. Винером в связи с кибернетикой). Причина ригидности и малой гибкости таких людей описана выше.

Часто в групповой работе мне приходилось наблюдать агрессию со стороны участников, замаскированную под форму эмоциональной обратной связи. Вот несколько особенно иезуитских примеров высказываний, сделанных под видом сообщения о чувствах. «Я чувствую к тебе благодарность за то, что наблюдая твою сессию, я понял, наблюдая за вашими ошибками и тупиками, как надо устраивать терапевтические сессии в трудных случаях»; «когда ты упомянула в сессии крысу из Гофмановской сказки, я стала испытывать страх, и перестала следить за событиями,так как я по жизни боюсь крыс и мышей. И сейчас поэтому, глядя на тебя, я испытываю страх и неприязнь». «Наблюдая за вашей работой, я подумал, как хорошо, что моя жизнь сложилась иначе, чем твоя, и в связи с этим чувствую к тебе большую признательность».

Для контраста, приведем несколько действительно вполне гуманных посланий, которые были адресованы клиенту. Правда, они несколько похожи на слащавые цитаты из американских фильмов, но что поделаешь! Тем не менее это тоже способы ухода от контакта с человеком. «Я сейчас чувствую тепло к тебе, и параллельно, под впечатлением твоего опыта, у меня развиваются ассоциации из собственной жизни. У меня были похожие ситуации, но другие чувства и другие фигуры». «Когда я слушаю тебя, я чувствую позитивные чувства и надежду на лучшее. У меня были тоже в прошлом кризисные ситуации, и теперь они позади. Поэтому я тебе хочу сказать, что все кончится и потом будет хорошо» (тип реакции: «сытый голодному не товарищ»).

Итак, как мы можем видеть, всегда есть возможность, используя ресурсы русского языка, нанести максимальный ущерб потенциальному конкуренту в группе, оставаясь почти безнаказанным, при умелом использовании правил выполнения обратных связей.

А что можно сказать? Может быть, стоит промолчать. Или просто то, что могут сказать многие, имеющие свой жизненный опыт: "Я сопереживаю тебе сейчас и сочувствую, у меня самого есть похожий опыт чувств, я понимаю тебя».

Результаты работы

Наверное, проработка травмы – это самое впечатляющее по степени позитивности событие в опыте работы терапевта. И это позитивное переживание компенсирует душевные затраты и награждает терапевта за терпение, последовательность и внимательность. Для того, чтобы проиллюстрировать эффект, который возникает в результате такой терапии, приведем несколько сообщений участников (клиентов).

Участник сообщает: «Это ощущение приоткрытой крышки, под которой переплетенные связи как нити. Теперь многое во мне объяснимо иначе. Ощущения, что сейчас я спокойна, но хочется спать. Чтобы спокойно все по-новому собралось. Нет радости освобождения. Есть задумчивость».

Наблюдатель заметит совсем другое. Возникло ощущение, что нашлась недостающая деталь пазла (головоломки). Как будто до того пазл был собран без этой детали. И все легло плотно, но как-то криво. Найденная деталь встала на место, и картинка пазла собралась спокойно и естественно.

Правда, с точки зрения стратегической личностно-ориентированной долгосрочной терапии, «теперь все только начинается!».

 

Елена Петрова, © 2015

телефон: +7 921 9086944

e-mail: petrova.gestaltspb@gmail.com